ЧАСТЬ 8. ПОД ЗНАКОМ ПАСКАЛЯ
Вчитываясь в "Мысли"
|
 |
|
 |
С отрочества я был влюбчив. Даже во время бурных романов мог вдруг испытать невероятную влюбленность, впрочем, обычно платоническую — к той или иной миловидной — по-моему — особе. А теперь порой случайно увидев привлекательную девушку или женщину, просто любуюсь, но так же и выразительными лицами старушек, стариков, вообще характерными физиономиями. Нынче, если судить по страницам этой рукописи, объекты нынешних моих мимолётных или более серьёзных увлечений: то Пифагор, то Лейбниц, то Сведенборг, то Гоббс, а потом я вроде бы остывая к очередному кумиру, и где-то на дне души таится прежнее очарование или последующее разочарование...
Сегодняшнее моё увлечение — Блез Паскаль. Начал читать его "Мысли", поразился, насколько они созвучны моему теперешнему монадному мировоззрению, а потом прочёл краткую биографию — Боже, на его главный мучительный вопрос — как в человеке, или, возьмём всё человечество — уживаются: и такое воспарение духа, которое разделено от остальной косной природы бездной, хотя нe совсем — кое-что просматривается на дне существования даже неживой природы, и — скотской низости, неведомой и самым гнусным тварям предчеловеческого воплощения живого, — на этот вопрос, обращенный ко Всевышнему, хочется ответить — да само пребывание Блеза Паскаля на этом свете служит искуплением множества мерзостных грехов, подобно тому, как в христианстве трактуется земная жизнь и распятие Сына Божьего...
Ровно четыре века назад, в конце марта 1596 года ( когда я писал то, что сейчас перепечатываю ) — родился Декарт, и душа его, пребывая под знаком Числа и Чувства, математики и философии, в поисках душевного равновесия безумно накренилась в сторону числа, воплощенного в мировой механизм. Паскаль называл себя последователем математика, архитектора, инженера Жерара Дезарга и другом Декарта, однако, как мне представляется, он был первым, кто одушевил Число, не так, как Пифагор, для которого числа, как олимпийцы, управляли миром, но воссоединяя через посредство Числа материальное и духовное. Для этого, прежде всего, Паскалю надо было ощутить ту колоссальную скальную глыбу, которая отделяет Запад от Востока в том смысле, в котором символически ранее изобразил я Самосский туннель, в недосягаемой сердцевине которого таится Истина. И вот — та чётко выраженная мысль из написанных Паскалем на обрывках бумаги, найденных после его смерти в келье, куда он забился, подальше от этого мира...
"Кто привык судить и оценивать по подсказке чувств, тот ничего не смыслит в логических умозаключениях, потому что стремится проникнуть в предмет исследования с первого взгляда и не желает исследовать начала, на которых он зиждется. Напротив, кто привык изучать начала, тот ничего не смыслит в доводах чувства, потому что ищет, на чём же они основываются, и не способен охватить предмет единым взглядом".
Жизнь Паскаля, как жизнь Пушкина — в его твореньях. Есть "Пушкин в жизни", фон, на котором мелькают бледные тени лицейских друзей, царей Александра и Николая, декабристов, любовниц, няни, Натальи Николаевны, Дантеса, Жуковского... И — рельефно, необыкновенно жизненно и вечно: Алеко, Татьяна Ларина, Кавказские горы. Пророк, старый одинокий дуб, калмычка, Пётр, Мазепа, призрачно-осязаемые бесы. Скупой рыцарь, мрачный Сальери, страстная Клеопатра, одержимый жаждой любви дон Жуан, осенний лес. Луна морозной ночью, оживающая игральная карта, распахнутая душа с бесконечной перспективой...
Муза Паскаля своенравней музы Пушкина, порой, кажется, она требует от любимого невозможного. Ещё в отрочестве к нему стала "являться" эта музыка — но со скрижалями математики. Паскалю было 16 лет, когда Лейбниц, будучи в Париже познакомился с незаурядной работой Паскаля — в рукописи, о чём оставил своё свидетельство, высоко оценив это сочинение о шестиугольнике, вписанное в коническое сечение. Трудно удержаться от того, чтобы не представить опрокинутый конус с его сечениями как ту же расширяющуюся лестницу, духовную, основание которой в бесконечности сличается, если угодно, с Богом. И шестиугольник ведь — но что иное, как "Звезда Давида", голубой символ нынешнего Израиля, недаром в старой энциклопедии в статье о Паскале к этой геометрической фигуре прилагается эпитет "мистический"... Чисто ли математическая сторона этой задачи привлекала юного Паскаля, или...
Нет, на этом, может быть, не стоит особо заострять внимание, хотя это духовное в Паскале нередко проявлялось неожиданно именно в том, что сегодня мы бы назвали "связь с жизнью". За два с лишним десятка веков, прошедших с эпохи Пифагора, математика не очень-то продвинулась как наука, и, тем более, разве что в самой грубой форме была связана с практикой. Числа в обиходе бывали прописными, как и примитивные геометрические фигуры — до Декарта, Ферма, Ньютона, Бернулли, Лейбница; можно вспомнить и геометрическую "улитку Паскаля" — по имени отца Блеза, математика-любителя.
Наверное, как и отец Моцарта, Этьен Паскаль понял, что его сын — гений. Но — Этьен Паскаль — всё-таки другой уровень интеллекта,— недаром из кружка математиков и физиков, в котором он участвовал весьма активно, возникло ядро Парижской Академии наук; он спорил с Декартом, защищал точку зрения Ферма (это имя доныне связано с доказательством теоремы, над которой ломали головы многие выдающиеся математики). И, как это, может быть, нечасто бывает, был для своего сына больше, чем отцом, и смерть его потрясла юного Блеза. Однако, заметив, что фанатическое увлечение наукой пагубно сказывается на здоровье сына, отец посоветовал ему начать вести жизнь светского господина.
А вот друг Блеза Паскаля — кавалер де Мере, надо полагать, азартный игрок, многократно бросающий кости, никак не мог понять, отчего казалось бы при равной возможности выпадения оптимальной суммы очков — чаще это случается при определённых сочетаниях граней костей, хотя вроде бы шансы одинаковы. Задача эта показалась Паскалю интересной, и, решая ее, он по сути заложил основы теории вероятностей. И Лейбниц признавался, что математические работы Паскаля подвинули его к созданию дифференциального и интегрального исчислений. Девятнадцатилетним юношей Паскаль сконструировал счетную машину, выполняющую арифметические действия, то, что в двадцатом веке зовётся арифмометром. И, увлекшись опытами с атмосферным давлением, впервые отметил связь его с колебаниями погоды...
И все это, можно сказать, попутно. Рискну заметить, что в мире математики Паскаля особенно влекла геометрия, но, кажется, не как абстрактные комбинации фигур и линий, а как тайновидец пространства он вглядывался в закономерности переплетения тех "серебряных нитей", что связывают духовное с материальным — да не усмотрят в этих моих словах никакой мистики, ибо геометрия атома или наших тел во всех деталях — это именно такая организация материи в пространстве, которая наилучшим образом воплощает духовные монады. Характерно, что с пространством у Паскаля были, что называется, личные отношения — ему порой чудились пропасти на дороге, по которой он ступал — не месть ли человеку, как возлюбленному женщины, которая при всех обстоятельствах втайне хочет оставаться загадочной — со стороны пространства, вроде такого доступного и вместе с тем, сохраняющего свои глубинные тайны...
Может быть, в отличие от тех, в кого я влюблялся ранее на страницах этой книги, образ Паскаля заставляет меня задуматься об изначальном смысле этических принципов в той мировой гармонии, которую начинает постигать человек. Опять же попробую осознать или почувствовать это, приблизившись к Паскалю, насколько это возможно. "Числа" — вот где находит подросток глубокую и разнообразную гармонию. Реальной жизни он, должно быть, почти не замечает, во всяком случае от всех пороков человеческого существования он огражден миром науки и любящей семьи. Но каков всё-таки миропорядок у людей — в былом и ныне — не об этом ли пишет соотечественник Паскаля — из ХVI века вещающий — Мишель Монтень. Ощущаемый трагизм нашего века позволяет несколько отвлеченно читать ту "человеческую комедию" — с экскурсами в античность и ощутимым ироническим подтекстом. Но на юную чистую душу Блеза Паскаля эти "Опыты" произвели удручающее впечатление: неужто люди и впрямь таковы, во всяком случае, значительная их часть, и как можно как бы со стороны, вроде бы хладнокровно наблюдать это и лишь скептически улыбаться? Уже в зрелом возрасте — хотя Паскаль не дожил и до сорока лет, в своих "мыслях", он записывает: "Достоинства Монтеня даются великим трудом. А недостатки — я говорю не о нравственных принципах — Монтень исправил бы шутя, укажи ему кто-нибудь, что он рассказывает слишком много побасенок и слишком много говорит о себе?"
Да, скептик Монтень — вроде бы отстраненный наблюдатель — и жизни вообще, и себя самого в частности, и знает себе цену, и не предъявляет людям, и, в первую очередь, себе чересчур высоких требований. В то время, как смиряющий гордыню "пояс Паскаля" с гвоздями, который он затягивал, когда ему казалось, что самомнение берёт верх — знаменует до предела обостренное нравственное чувство. Идеалом подлинной нравственности, разумеется, было раннее христианство, как бы намечающее контуры мировой человеческой гармонии — так мне думается…
Одиноко такому человеку в этом мире — христианину ли настоящему или буддисту, но Паскалю хоть здесь повезло: его приняли янсенисты. Ознакомившись с их историей, я лишний раз убедился в том, как мало значит наименование-ярлык для понимания сути того или иного общественного явления, движения, особенно в какой-либо стране, нации, эпохе или даже в более скромном отрезке времени, это можно сказать об исламе и реформации в христианстве, социализме и конфуцианстве, тем более о буддистах, тех, кто себя именует или считает таковыми, и соответственно — христианах, социалистах, мусульманах, либералах, демократах, националистах и так далее...
Янсенисты, к которым примкнул Паскаль — это духовная элита в полном смысле слова, мужчины и женщины, среди которых Жаклина – сестра Блеза. Но десятилетия спустя — фанатичная секта "конвульсионеров", нечто вроде отечественных трясунов и им подобных и в наше время,— пытающихся возводить нервную взвинченность, истерию в степень религиозного экстаза. А ещё на янсенистов, современников Паскаля, ополчились иезуиты. Чтобы понять, почему и как — человеку моего поколения не обязательно углубляться в историю: всё это происходило и происходит у нас на глазах.
Провозглашается высшая цель: благо нации, державы, а то и человечества в целом — в той или иной разновидности христианства, ислама, фашизма, социализма, демократии... И — во имя этого допускаются любые действия, осуществляемые активными проводниками идеи на практике, этому служат ассигнования заинтересованных или откупающихся, миссионерство, "партийная дисциплина" в расширительном толковании, дезинформация, давление на инакомыслие вплоть до проб его искоренения. И, поскольку каждый мыслящий и хоть немного свободный — не номинально — а духом человек не может не думать по-своему, такие люди были чужды любому иезуиту — в нарицательном значении этого слова, ибо, вероятно, и к этому монашескому ордену не стоит подходить исключительно с негативными мерками. И если инако — или свободомыслящих, а то и действующих — не удавалось ублажить, утихомирить, изолировать, то с ними велась беспощадная борьба любыми средствами, можно напомнить, что лозунг или девиз "цель оправдывает средства" восходит именно к иезуитам.
И с "иезуитами" невозможно сражаться на равных, если не пользоваться их же девизом. Как горестно вспоминает Александр Твардовский: "И лжесвидетельствуй во имя и зверствуй именем вождя". Пытаясь спастись даже посредством покаяния, правда, памятуя об античной мудрости "кто оправдывается, тот обвиняет себя", янсенисты в отношениях с иезуитами, поддерживаемыми и королём, и Римским Папой с его наместниками-епископами, янсенисты были обречены. Небольшое "монадное" отступление: биологически "иезуитская" система более чем оправдана — так в многовековой борьбе за существование выжили муравьи и термиты, волки и крысы, сообщества живых существ, правда, не ведавших провозглашенной Трофимом Лысенко внутривидовой борьбы, — с себе подобными, под лозунгом "всех против всех", но — всех своих против всех, причисленных к "чужим"...
Но, кроме такой монадно-биологической устремленности к самосохранению вида, подвида — посредством достигнутой стабильности и возможности благополучного существования при сохранении статуса-кво инстинктами, традициями, унаследованной "душой улья" — у вида гомо сапиенс в целом, и особенно в локальных этно-социальных структурах выявляется значительный или чрезмерный потенциал свободы. Этим во многом объясняется трагический и вместе с тем возвышенный ход человеческой истории, и виной тому — возвышенному — виной в понимании власть имущих "иезуитов" — личности, для которых господство духа превыше господства материального — над людьми и вещами.
Воплощенная свобода духа — она рождала Будду и Христа, пусть с оговорками — декабристов и вообще утопистов, не исключая и Карла Маркса, отчаянных революционеров, Андрея Сахарова, диссидентов в СССР, антифашистов в гитлеровской Германии... И разве не та же свобода духа владела Сократом, Сервантесом, Моцартом, Данте, Пушкиным, Бердяевым, Пастернаком, Варламом Шаламовым?.. Она подтачивала цепи, сковывающие общество, но — не нахожу в истории примера, когда такие цепи удалось бы разбить человеку в одиночку, как Паскалю, апеллируя лишь к общественному мнению. Его оружием в "Письмах провинциала" была бескомпромиссная честность, железная логика математика и убийственная ирония, убийственнее для самой сути иезуитства с его "целью, оправдывающей средства". К человеку, и, прежде всего, к себе Паскаль предъявляет повышенные требования, и поражаясь грязному ничтожеству, который представляет собой человек, вроде бы созданный "по образу и подобию" Бога — видит в иезуитах средоточие низости и мерзости, однако как истый француз, действует не кулаком, а шпагой иронии, нанося более, чем чувствительные удары именно в самые уязвимые места иезуитской твердыни.
Поражаешься ясности и неувядаемой красоте Паскалевых "Мыслей", почти всех — как строкам Гомера или Пушкина. Закономерно поэтому искушение приводить некоторые из этих мыслей — не без тайного умысла подкрепить ими и своё "монадное" представление о мире, лучше сказать — мировоззрение, миропонимание, мироощущение.
"Так как во всём, что нас окружает, мы усматриваем одновременно и дух, и тело, то, казалось бы, это сочетание нам более чем понятно. Однако оно-то и есть наиболее непонятное. Человек — самое недостижимое для себя творение природы, ибо ему трудно уразуметь, что такое материальное тело, ещё труднее — что такое дух, и уж совсем непонятно, как материальное тело может соединиться с духом. Нет для человека задачи неразрешимее, а между тем это и есть он сам".
"Итак, поскольку всё в мире причина и следствие, движитель и движимое, непосредственное и опосредованное, поскольку всё скреплено природными и неощутимыми узами, соединяющими самые далёкие и непохожие явления, мне представляется невозможным познание частей без познания целого; равно как познание целого без досконального познания всех частей".
"Бесконечность в малом менее очевидна. Всe философы потерпели в этом вопросе поражение..."
"Реки — это дороги, которые и сами движутся, и нас несут туда, куда мы держим путь". Сколько людских судеб-лодочек кануло в эту летоподобную реку истории, а корабль Паскаля плывет из века в век. Но одно дело — непреходящие ценности основ математики, а другое — философские размышления: в высказываниях античных, средневековых мыслителей, тем более, теологов, мы сегодня находим разве что блёстки догадок о сущности мироздания, и то, когда они кажутся созвучными современным научным представлениям. Гораздо вернее представляются суждения о природе человека и общества, суть которых не столь уж изменилась за прошедшие века.
Мысли Паскаля в части понимания роли науки в познании мира сегодня особенно созвучны и всеобщему смятению тех, кто этим занимается всерьёз и кому дано заглянуть в перспективу, и прикоснувшемуся к данной проблеме автору этих строк. Безусловно легче разглядывать мир более проницательно "стоя на плечах гигантов", постигнув то новое, что принесла наука новейшего времени, и нашим современником и соплеменником Паскаля — Тейяром де Шарденом остаётся лишь восхищаться и покорно следовать за ним, редко осмеливаясь спорить, например, как с тем же Паскалем.
Тем более, Тейяр выстроил свой замок на, так сказать, таком научно-теологическом фундаменте, что и не подкопаешься, а Паскаль в чем-то всё-таки сродни осуждаемому им Монтеню — когда от мироздания опускаешься или поднимаешься до человеческой породы — тут нe до научной объективности... И фразу из "Мыслей": "Нас ослепляет не только привычность понятий, но и прелесть новизны", совершенно справедливую, хотелось бы прокомментировать с позиций — пускай без эпитета "научной" монадологии, а об этом речь не раз шла на предыдущих страницах. Естественное стремление сохранить стабильность как основу выработанной жизнестойкости — в том числе и в духовной сфере, точнее монаде — отсюда тяга к традиционному мышлению, устойчивым привычкам, стереотипам. Наряду с этим ускоренная эволюция вида гомо, и особенно гомо сапиенс — развязала возможности свободных вариаций в восприятии и сотворении нового. В дальнейшем о том и другом рассчитываю поговорить подробнее. А пока, как Паскаль — разумеется безо всяких потуг, отдающих манией величия — порой тянет записывать вдруг пришедшие в голову мысли, и такую, например. Не будет ли натяжкой утверждать, что рывок духовной составляющей германской этнической монады в ХVIII — XIX веках — в музыке, математике. Философии, литературе, естественных науках, между прочим, о заметной составляющей еврейского раскованного творческого начала — стоит ли приводить имена, разве что наугад — Лейбниц, Гаусс, Кант, Гегель, Шеллинг, Шопенгауэр, Бах — можно захватить и ХVIII век, Моцарт, Бетховен, Гумбольт, Гёте, Гейне, Мендельсон — и Моисей — философ, и Якоб Людвиг — его внук, композитор, Шуберт, Шуман, Планк, Эйнштейн, Гейзенберг, а если захватить и родственную Австрию — Брамс, Шредингер, Фрейд, Вагнер, Ницше — имена и тех, чья родина Германия, её княжества, и объединенная, и Австровенгрия — вперемежку, и столько ещё можно прибавить не менее замечательных в разных областях культуры, науки, но — возвратимся к началу фразы, мысли — не естественная ли реакция на такой взлёт духа, как на болезнь, нередко родственную или сопутствующую гению — реакция середины XX века — отупляющий фашизм? И не так ли большевизм попытался взять реванш в ХХ веке за XIX-ый?.. Нынче можно подбрасывать подобные зачастую спекулятивные "мысли", идеи — с кажущейся доказательностью, но то, что мной выше высказано — соответствует монадной концепции и принципу сохранения жизнестойкости любой монады при естественном, нередко недоступными пока нашему понимаю методами обуздания угрожающих самому существованию монады революционных или эволюционных чрезмерных порывов...
Но нe будем слишком отрываться от Паскаля. Кажется, не умозрительно, а всем своим существом ощущал он положение человека "между двумя бесконечностями" — пространственно-временными, разве что мог предположить, что на субатомном уровне возможно повторение солнечной системы, и "Земли, где пять материков" — электроне, как вещал Брюсов в начале XX века — тогда ещё можно было предположить "а может быть..." Сегодня мы осознали качественные различия между этими "бесконечностями" — от бесконечно-малых, даже возможно не частиц, а прамонад — до бесконечной вселенной, с квантованностью с точки зрения современной физики таких категорий как материя, энергия, пространство — допустим, и время — опять-таки предположительно.
Простые мысли?
"Мысли" Паскаля понятны и, как говорится, простому человеку, не слишком, мягко говоря, образованному, но, пo крайней мере, мыслящему, ну пускай соображающему. Словно предвидя тот философский антураж, то жреческо-научное облачение, без которого почти немыслимо умствование наших дней. Паскаль язвительно отзывается о "красноречии", которым расцветчиваются сочинения тех, кто не может или не хочет излагать свои мысли просто, опасаясь, что в неприкрашенном виде они покажутся банальными и пресными.
И — насколько мне близки многие мысли Паскаля; глубоко восприняв их, можно оценить их глубину. "Природа повторяет себя: зерно, посеянное в тучную землю, плодоносит, мысль, посеянная в восприимчивый ум, плодоносит, числа повторяют пространство, хотя так от него отличны. Все создано и определено единым творцом: корни, ветви, плоды, причины, следствия". В этом сжатом отрывке сразу три мысли, созвучные высказанным мной ранее: о пульсирующей стабильности живой природы, таким образом "повторяющей себя" в новом поколении того же вида, о том, как мысль, даже музыкальная, начинает "работать" в душе воспринимающего человека — об этом ещё стоит потолковать. Наконец, о "числах, повторяющих пространство" — понимаю, как соответствие духовной монады реальному её воплощению. А то, что Творцом всё предопределено, то есть движущие силы мироздания — тут спору нет — в этом плане мировая гармония налицо.
А какое откровение, предвосхищающее "диалектику души" у Льва Толстого: "Погода мало влияет на расположение моего духа, — у меня собственные туманы и погожие дни. Порой они даже не зависят от хорошего или дурного оборота моих дел. Случается, я не дрогнув встречаю удары судьбы: победить её так почётно, что я, вступая с ней в борьбу, сохраняю бодрость духа, меж тем, как иной paз, при самых благоприятных обстоятельствах, xoжy как в воду опущенный".
На всём протяжении "Мыслей" вспыхивает этот изумленный, негодующий, взыскательный, восхищенный и поразительный, но только не снисходительный взгляд на человека — на себя в первую очередь, и братьев своих в человечестве. В бесконечности незнания особо дорого и значимо было то, что чувствовалось не разумом, а чуткой душой — Паскаль не раз говорит об этом — в сегодняшнем лексиконе — непосредственном знании, даруемом свыше — одним больше, другим меньше, но заслуживающим уважения, не менее, чем постигнутые через "числа" — законы природы.
Ещё так мало шагов в его время сделано в сторону бесконечностей — в каплю воды или песчинку, где царят не только стройные ряды кристаллов, застывших и подвижных, но живые существа — бактерии, или — за пределы Солнечной системы — неясно ещё, какие звёзды ближе и какие крупнее, и что значит это "крупнее", и, тем более, что творится в этих звёздах. Не "мыслящий", а обыкновенный тростник рос себе, но в XVII веке и ученые смутно представляли себе, как он вырастает отчего — именно такой.
И всё-таки развитие и рост тростника был предсказуем, и хотя бы это было каким-то суррогатом объяснимости. А в человеке настолько непостижимо — откуда у него какое-то самочувствие, настроение, вдохновение, и не говоря уже о характере и таланте — что о "почему" в этом плане иногда не могло быть и речи. Однако заглянуть в душу человеческую нам пока помогает скорее не наука, а искусство.
"У предметов множество свойств, у души множество склонностей, всё, что ей открывается, непросто, и сама она, открываясь, всегда является непростой. Поэтому одно и тоже вызывает у человека то смех, то слёзы".
Образ и подобия
Ключ к рождению многих из "Мыслей" Паскаля и вообще его умонастроению последних лет даёт, по-моему, следующий отрывок: "Я потратил много времени на изучение отвлеченных наук, но потерял к ним вкус — так мало они дают знаний. Потом я стал изучать человека и понял, что отвлеченные науки вообще чужды его натуре и что, занимаясь ими, я ещё хуже понимаю, каково моё место в мире, чем те, кому они неведомы. И я простил этим людям их незнание. Но я полагал, что не я один, а многие заняты изучением человека и что иначе быть не может. И ошибался: даже математикой — и той занимаются охотнее. Впрочем, к последней и другим наукам обращаются только потому, что не знают, как подступить к первой. Но вот о чём стоит задуматься: а нужна ли человеку и эта наука, и не будет ли он счастливей, если ничего не узнает о себе?"
Сознавая величайшую ценность, значимость, неповторимость и бренность человеческой жизни, Паскаль приходит в yжac от того, как бездарно люди транжирят её на ерунду. Примеров тому множество. Паскаль не скупится на всё новые и достаточно выразительные, сопровождая, впрочем, каждый раз подобные рассуждения если не "я", то "мы", — хотя явно чувствуется, насколько он духовно трагически возвышается над миллионами обывателей, понимая под последними и учёных, и королей, а не только простолюдинов, и возможно не их в первую очередь.
Его психологический анализ беспощаден, и сводится, может быть, к тому, что в отличие от тростника обыкновенного, "мыслящий", получив от природы, от Бога столько свободы — столь дурацким образом норовит ею воспользоваться. А ведь какие у каждого возможности, если не таланты — подняться на ту или хотя на ступеньку-другую ниже той высшей — но на ту высоту, на которой стоит Паскаль... Бесконечный трепетный монолог — эти "Мысли"...
Огромный и самодовлеющий мир "я " Паскаля мешает понять eмy эту тягу к стадности, к беспрерывному переплетенному суетному общению человеков. "Мы не довольствуемся нашей подлинной жизнью и нашим подлинным существом, — нам надо создать в представлении других людей некий воображаемый образ, и ради этого мы стараемся казаться ". "Суета сует: игра, охота, хождение по гостям и театрам, ложная забота об увековеченье имени".
Мог ли такой человек, как Паскаль, быть счастлив, что называется, в личной жизни? В его биографии глухо вспоминается о чувстве к какой-то особе, с которой он никак не мог быть близок. Я понимаю, что для него была единственно возможна лишь безответная влюбленность, если суетность и ничтожество людей вроде бы уважаемых приводила его в отчаянье, то каково было бы терпеть вблизи какую-нибудь тщеславную и вздорную бабёнку! "Чтобы до конца осознать всю суетность человека, надо уяснить себе причины и следствия любви. Причина её "неведомо что" (Корнель), а следствия ужасны. И это "неведомо что", эта малость, которую и определить-то невозможно, сотрясает землю, движет монархами, армиями, всем миром". И это задолго до Фрейдовского "либидо"... Убийственна заключительная фраза этого, 162-го фрагмента "Мыслей": "Нос Клеопатры: будь он покороче — облик земли стал бы иным".
Нет, чтение Монтеня наложило отпечаток на ход мыслей, их изложение Паскалем, только он был не лишь приятным собеседником для самого себя и потомков, но неудержимым проповедником Истины, к которой прикоснулся. "Мы никогда не живём настоящим, всё только предвкушаем будущее и торопим его, словно оно опаздывает или призываем прошлое и стараемся вернуть его (другой Француз — Марсель Пруст "В поисках утраченного времени" — три века спустя), словно оно ушло слишком рано. Мы так неразумны, что блуждаем во времени, нам не принадлежащем, пренебрегая тем единственным, которое нам дано, и так суетны, что мечтают об исчезнувшем, забывая об единственном, которое существует. А дело в том, что настоящее почти всегда тягостно. Когда оно печалит нас, мы стараемся закрыть на него глаза, а когда радует, горюем, что оно ускользает. Мы тщимся продлить его с помощью будущего, пытаемся распорядиться тем, что не в нашей власти, хотя, быть может, и не дотянем до этого будущего.
Покопаетесь в своих мыслях, и вы найдёте в них только прошлое и будущее. А о настоящей мы почти не думаем; если думаем, что в надежде, что оно подскажет нам, как разумнее устроить будущее. Мы никогда не ограничиваем себя сегодняшним днём: настоящее и прошлое — лишь средства, единственная цель: будущее. Вот и получается, что мы никогда не живём, а лишь располагаем жить, и, уповая на счастье, так никогда его не обретаем".
Весомо от Паскаля узнать подтверждение уникальности и бессмертия Библии: "Горестность человеческой судьбы постигли и выразили словами Соломон и Иов — счастливейший и несчастнейший из смертных. Один испытал легковесность наслаждений, другой — тяжесть несчастий".
"Люди так плохо понимают себя, что ждут смерти, когда совершенно здоровы, или, напротив, считают себя здоровыми, когда смерть уже на пороге..." Ну, не совсем так, да и диагностика нынче продвинулась, и тут уж вообще-то на первый план выходит характер — чрезмерная мнительность или, наоборот, всё — трын-трава...
"Разве поверил бы тот, кто был в дружбе с английским королем, польским королём и шведской королевой, что когда-нибудь он может остаться без пристанища?" это — о Декарте, и, может быть, всегда гонимый судьбой, он мог найти где-нибудь скромное пристанище, но — не дом родной.
Думается, Паскаль вообще-то не совсем справедлив, когда предъявляет претензии к тем, кто так или иначе жаждет — назовём это — обозначиться, особенно, когда это продиктовано не только тщеславием и служит на пользу людям. Впрочем, упрёки его адресованы большей частью именно тем, кто стремится быть почитаемым не по истинным заслугам. И здесь собственное "смирение паче гордости" не знает пределов, подобно тому, как в старости Лев Толстой осуждал свои "ничтожные писания". Возможная бессмысленность деяний, для которых понадобилось такое напряжение души, разума — не может не привести в отчаянье. "Сколько держав даже не подозревают о моём существовании" — здесь речь идет не о Японии или Новом свете, открытом Колумбом, а о "державах" вселенной.
"Когда я размышляю о мимолётности моего существования, погруженного в вечность, которая была до меня и пребудет после, и о ничтожности пространства, не только занимаемого, но и видимого мной, пространства, растворенного в безмерной бесконечности пространств, мне не ведомых и не ведающих обо мне, — я трепещу от страха и спрашиваю себя, — почему я здесь, а не там, или нет причины мне быть здесь, а не там, нет причины быть сейчас, а не потом или прежде. Чей приказ, чей промысел предназначил мне это время и место?" И заканчивает латинской поговоркой, переводимой как "память об однодневном госте".
Если Паскаль верил в Бога, который не может не быть справедлив, то не Ему ли он бросает в лицо: "Почему знания мои ограничены? Мой рост невелик? Срок на земле сто лет, а не тысяча? Почему природа остановилась на этом числе, а не другом, хотя их бессчетное множество и нет основания выбрать это, а не то и тому предпочесть это?"
Природа не случайно выбрала примерно такой срок жизни человеческой, обидно, что для Паскаля — меньше даже сорока. Другое дело — сотворенного им достанет на тысячелетия в душе человечества. Но разве это сознание может пересилить смертную тоску? ''Как страшно чувствовать, что течение времени уносит всё, чем ты обладал", разумеется, для Паскаля — это не материальные ценности. Для того, чтобы жить сознавая всё это, и нужно иметь незаурядное мужество: "Будем бояться смерти не в час опасности, а когда нам ничего не грозит: пусть человек до конца остаётся человеком". "И быть живым, живым и только, живым и только до конца", — как перекликается с этим Пастернак...
Сопоставим однако, Пушкинское "Душа в заветной лире мой прах переживёт" и — из "Мыслей" Паскаля: "Атеисты должны утверждать то, что совершенно очевидно, но paзвe очевидна материальность души?" Вопрос этот нынче даже отчасти перешел в cферу интересов серьёзной науки. Но бессмертие души для Паскаля не риторический вопрос. Декартов механизм живого существа рано или поздно должен проржаветь, тогда его путь — на свалку. Сгнивает и однолетний тростник, туда ему дорога, но "мыслящий" — куда девается его мысль, его душа? Иначе — стоит ли эдаким мотыльком-однодневкой попорхать, покрасоваться и сгинуть бесследно?..
Единственная возможная опора в жизни для Паскаля — это, конечно, не люди, хотя бы всe вместе взятые, но — Бог, несомненно существующий: "Только вера открывает нам Его существование, только благодать — Его природу. Но я уже показал, что даже не постигая природы некоего явления, можно знать, что оно существует". Паскаль ни в коем случае не желает прибегать к иезуитским уловкам доказательства бытия Бога, вроде провозглашенного, впрочем, задолго до собственно иезуитов: "Верую, ибо нелепо". Скорее Паскаля устраивает: "Верую в непостижимое как бесконечность". Что жe делать: в мире царит какой-то высший порядок, но постижимы лишь какие-то его обрывки, а в его вроде бы высшем проявлении — "мыслящем тростнике" порядок этот всю дорогу сбивается на какие-то дикие нелепицы и несуразицы...
Воображаемый Бог Паскаля — это бесконечное Целое или Цельное, и он, Паскаль уже в ХVII веке был, может быть, первым пророком науки нашего времени, когда мириады частных прорывов в области неведомого никак не помогают завоевать целое, общее, непостижимое. А просто верить так же, как тростник на берегу реки "верит", что приходит весна, и река, которой для него нет ни начала, ни конца, не даёт засохнуть его корням — не для "мыслящего тростника".
"Разве ты перестанешь быть рабом оттого, что твой господин любит и превозносит тебя? Ты приносишь немалый доход, раб. Сегодня господин тебя превозносит, завтра прибьет". Какой дерзкий вызов Всемогущему и Всеблагому! Вкусив от древа познания — познания вообще, а не только добра и зла, или добра и зла в самом общем плане, человек вступил в какие-то отношения с Богом — вот где одно из прозрений Вечной книги. Правда, в последующих эпизодах Бог общается со своими избранниками почти так же, как господин в приведенном высказывании Паскаля, и неужели остаётся лишь уповать на то, что всё творится так, как должно, а постичь — как должно — не дано, разве что на шаг — другой этого бесконечного пути, и то не всегда...
Впрочем, мысли подобные тем, что терзали Паскаля, приходили и к Ньютону, Сведенборгу, может быть, и Канту, который тоже искал опору — доказательства бытия Бога. Сугубо атеистическое — всё творится само по себе, "по законам природы" — может удовлетворить разве, что совершенно бездушного Лапласа. Но откуда черпать доказательства изначальной духовности мироздания? Тем более, того, — как это воплощается в материальном мире, и — на этом связь духовного и материального отнюдь не прерывается. Каждый по-своему — от теологов до "парапсихологических" академиков (ныне и таковая, и тому подобные существуют во многих странах, и, почти каламбур, дай Бог — нащупывают Истину) — пытается для себя и вообще решить эту проблему. И я пробую представить в монадологической картине то, как это может быть...
Странные сны
"Непостижимо, что Бог есть, непостижимо, что Его нет; что у нас есть душа, что её нет; что мир сотворен, что он нерукотворен; что первородный грех существует, что он не существует и т.д." И ещё: "Зачеркивать разум, признавать только разум". А за всем этим, мне кажется, для Паскаля главное — это свобода воли и выбора своего жизненного пути. Но ради чего? Более глубокого познания сущности мироздания с помощью науки? Или утверждения справедливости христианского толка на основании искренней любви к достойному ближнему?
Да стоит ли жить в безумной неопределённости? Ну, а если и впрямь твой выбор предопределён, и ты по сути лишь очевидец в этом мире, а никак не действующее лицо, разве что подобен тростинку, которому посчастливилось вырасти на речном берегу и, дай Бог, дождаться естественной гибели, а не быть невзначай сорванным или срубленным. Но представьте чудесное летнее утро, рассвет, "дремлет чуткий камыш" — пока не пробудили его жаркие солнечные лучи. И, раз припоминается поэзия, то в чём-то сродни Паскалю с мучительными вопросами, обращенными к столь неотзывчивой бесконечности — наш Лермонтов: "я б хотел забыться и заснуть... но не сном могилы..." А так, чтобы жизнь представала в видениях сна, и не нужно было ежечасно решать — как быть в этой мимолётности?..
Впрочем, в своём сне каждый для себя и вполне действующее лицо: и переживает, и побеждает, и ужасается, и нередко не догадывается, что может произойти в следующую секунду, а порой ему кажется, что он управляет событиями, а чаще — что события чередуются совершенно случайно, совсем непонятным и даже непостижимым в своем фантасмагории образом. Я, по крайней мере, так припоминаю свои сны, в том числе последнего времени, если успеваю ухватить мысленно эту ускользающую при наступлении дневной реальности призрачную память сна…
Но если всё то, что порождено сонным состоянием организма, мозга, души — так сказать, принимается нами как бы исключительно "для внутреннего употребления", то совершенно иной подход к тому, что вырабатывается душой, воплощается для передачи людям. Прежде всего, возникает двойственность: поэт или ученый вроде бы творит, исходя из внутреннего побуждения, то есть так, как ему хочется, можется, — так ему интересно, такое удовлетворение или даже удовольствие следовать вдохновению. А, с другой стороны, каким-то образом получается, что это наработанное принимается большим или меньшим кругом людей, остаётся в их душах, более того — зачастую совсем не мертвым грузом, а как-то наполняя какую-то часть души чем-то новым.
И вот вопрос: как одно соотносится с другим? Или ещё резче: почему талантливая личность, или лучше сразу — гений — вторит тому, что делается уже важной составляющей духовного мира людей, человечества, неотъемлемым элементом "третьей спирали"? Благодаря чему это происходит? В своей "Розе мира" Даниил Андреев, говоря о русской культуре, выделяет тех, кого он именует вестниками. "Вестник — это тот, кто будучи вдохновлен даймоном, даёт людям почувствовать сквозь образы искусства в широком смысле этого слова высшую правду и свет, льющийся из миров иных... Истины высшей реальности преломляются подчиненной реальностью Энрофа ( Энроф — в комментарии автора — имя нашего физического слоя — понятие равнозначное понятию современной астрономической вселенной. Характеризуется наличием в нем пространства трех измерений и времени одного измерения ). Если на человека возложена миссия проповедничества этих истин и их преломлений, долг их проповедничества языком художественных образов, если к художнику послан ради этого даймон — художник не сможет не чувствовать ( с той или другой степенью отчётливости ) его инспирирующего воздействия. Характер этого чувства и способы его выражения могут видоизменяться как угодно, но в основе будет всегда обнаруживаться одно и то же: переживание вне личности художника, пребывающей силы, в него вторгающейся и в его творческом процессе себя выражающей. Бывает, что такое переживание знакомо и людям с меньшей силой одаренности…" Далее автор цитирует строку из "изумительного стихотворения Алексея Константиновича Толстого: "Тщетно, художник, ты мнишь, что своих ты творений создатель". Даниил Андреев развивает эту мысль, указывая на тех, кого он считал истинными гениями такого рода в русской культуре, или талантами, отмечая попутно и таких, что в угоду социальной направленности или в силу повышенного самомнения добивались в своем творчестве лишь скоротечных эффектов.
Так оно и есть. Да разве у меня, грешного, новая мысль не облекается тотчас в слова, фразу, последовательно изложенный ход мыслей? Да, я сам над этим думаю, но рождается-то вдруг, почти как во сне. Разве что — приходит в голову — и черновики даже гениев говорят о том, как настойчиво они правили создаваемое, добиваясь совершенства. "Но ты доволен ли, взыскательный художник?" Опять-таки, насколько возможно они воплощали в музыке, словах, красках навеянный "даймоном" идеал духовной монады, той, что может быть восприняла чужой душой наиболее благоприятным образом.
Но что это за "даймон", и ему откуда ведомо — каким должен быть шедевр искусства? Ладно, пускай этот "даймон" лишь настраивает гения, как мы телевизор, дабы посылаемые волны трансформировать в волнующее нас изображение, сопровождаемое речью или музыкой — когда на экране только исполнитель или оркестр, сдаётся понять эту систему вселенского ТВ.
Что же такое — энроф?
Гений начинается с того, что он таковым рождается, это может проявиться yжe у вундеркинда — способность видеть мир необычно, по-новому, и эти свои виденья наяву пересказывать так, чтобы люди видели их адекватно. Впрочем, "являться муза", вернее — проявляться, может, как у Пушкина — в отрочестве, или у Эйнштейна — в юности, или в более зрелом возрасте, как у Льва Толстого. Здесь уместно напомнить, что если гений — редчайший и высший тип творческой деятельности, то, как утверждают некоторые учёные, талант присущ едва ли не каждому человеку, только не всегда раскрывается в полной мере. Перебирая в памяти своих знакомых, я стараюсь отыскать в каждом из них скрытый или проявляющий талант — и в самом деле — то в умении мастерить своими руками, или куховарить, или вышивать, или петь — попутно признаюсь, что я похоже начисто лишен и этих, и ещё многих подобных и других талантов, возможно, к "талантам" можно отнести и умение нравиться окружающим, как один из персонажей с восторгом перечитываемой сейчас "Анны Карениной" — Стива Облонский, или талант предпринимателя, или интригана, или даже шулера, карманника, или "в чём он истинный был гений" — соблазнять представительниц прекрасного пола, или — артистический, не обязательно на сцене, на съёмочной площадке, а и в быту, или — безусловный в какой-либо области спорта — футболе, плаванье определённым стилем, шахматах, теннисе, выездке — что предполагает контакт с лошадью и так далее...
Отсюда можно сделать вывод, что творческий потенциал заложен в душе человеческой. Иными словами — такого рода приём информации, будем считать — Энрофа по Даниилу Андрееву, однако с более направленным адресатом, — присущ любой монаде, но для человека сделался гораздо более дифференцированным, многообразным, напряженным, насыщенным... И особо хочется обратить внимание на то, что эти процессы идут, в общем, бесконтрольно, то есть контролируются нашим сознанием в гораздо меньшей степени, нежели нам это представляется.
Как-то, шагая по неровной дороге, колдобинам, я обратил внимание на то, что не спотыкаюсь, и ставлю ногу на почву, может быть, оптимальным образом — так вне моего сознания зрительная информация о характере дороги подсознательно трансформируется в коррекцию моих шагов. Следует заметить, что такая выверенность получения информации и её привлечения к действиям должна основываться на колоссальном предыдущем опыте, выработанных алгоритмах преобразования этой информации в движения мышц.
Можно поражаться и тому, как вдруг во сне прорезываются образы детства, может быть, раннего, когда сознание ещё едва пробуждается. Описаны в научной литературе случаи, когда под действием гипноза испытуемые, загипнотизированные начали говорить детскими голосами или на языке, которым владели в раннем детстве и вроде бы начисто забыли — наяву. Воспоминания раннего периода жизни пробовал у своих пациентов воскрешать и Зигмунд Фрейд, выводя отсюда нынешнее душевное состояние и поведение пришедшего к нему за помощью психологического плана.
И, если уж по Паскалю изумляться бесконечностям и их непостижимости, то почти непостижима бесконечность Ин в нашей душе-монаде, может быть, начиная с хромосомы, гена. Другое дело, что значительная, может быть, подавляющая часть этой Ин остаётся невостребованной, подобно книгам в обширной домашней библиотеке. Но — если все-таки эти книги прочли — "без разбора" или с разбором, и подобно некоторым людям, у которых исключительная память может быть вызвана по первому требованию разума, могли бы приводить наизусть те или иные цитаты. Хотя — не так ли, встречая случайно знакомого человека, даже не очень знакомого — опять же особенно это относится к людям с выдающейся зрительной памятью — так вот эти люди узнают, и не только узнают того, кого видели когда-то может быть, мельком, но и отмечают — впрочем, и каждый из нас может такое с теми, кого видели не раз, — изменения в лице за минувшие месяцы, а то и годы.
Сказанное — предпосылки к тому, чтобы то, называемое Энфром, из области неведомого, непостижимого, мистического — перешло в нечто, приближающееся к познаваемому. Если принять что гений — это синоним высшего воплощения творца в человеческом образе, то сделаем попытку понять — почему и как гений осуществляет то, что согласно тому же Даниилу Андрееву ему назначено свыше.
Зачем зажигают звёзды
Выражение — литературная цитата, достаточно избитая: "Если звёзды зажигаются, значит это кому-то нужно". Конечно, к звёздам в буквальном смысле это имеет, так сказать, лишь поэтическое отношение. Но, если исключить какие-либо телеологические обоснования мироздания и его направленности, позволительно всё же спросить: для чего, или лучше — отчего звёзды обречены на такие судьбы?
Рассматривая историю и судьбы нашей крохотной планетки, особенно жизни на Земле — мы, а также убедительно Тейяр — не усомнились в некоей целенаправленной эволюции и даже просматриваемых закономерностей эволюции живого, флоры и фауны. Правда, если бы не палеонтология и Дарвин, большинство людей остановилось бы в лучшем случае на библейской версии шести дней массового производства всего сущего и живого в столь широком ассортименте. Тем более, это относится ко вселенной с её пространственно-временными масштабами. Астрофизика и астрономия ХХ века приоткрыли нам этот сложнейший мир звёзд, всего разнообразного космического "населения": галактик, "черных дыр", пульсаров, сверхновых звёзд, и тех, что вроде при смерти, однако возможно переживут и всё человечество; и двойных, и тех, у которых планетная система...
А ведь еще недавно модель вселенной была подобна виденью костра на снегу с летящими над ним и гаснущими искорками-звёздами, которые теряя свою энергию и силу закона энтропии, должны рано или поздно раствориться и исчезнуть бесследно в ледяном безмолвии бесконечных космических пространств... А оказывается — в звёздах, наоборот, из хаотически мечущихся элементарных частиц могут рождаться атомы, и при благоприятных обстоятельствах непременно появляются, причём самые разные. И на что они способны — кто может знать....
Пример с космосом показывает, насколько человеку хотя бы психологически важно в океане неведомого поймать спасательный круг более или менее упрощенной модели любого явления, которое пусть немного его задевает, и, как в любой модели, многое может отражать сущность происходящего, а кое-что ускользает от внимания, представляется чем-то второстепенным. И — о чём в рукописи неоднократно говорилось, особенно в начале её — не это ли, кажущееся несущественным, в конечном счёте является главным, ну не главным, но таковым, что предыдущая модель представляется не совсем верной, требует коррекции, а порой и вовсе должна быть отброшена. Не так ли было, например, со скоростью света, теорией эфира, с моделью атома, рядом положений биологии?..
А когда делаются попытки моделировать духовный мир человека, то здесь берёт верх эмпиризм, и в объяснении этих вещей, пожалуй, больше преуспели сами творцы — поэты, романисты, живописцы, хотя их тайнопись не всегда переводилась на язык науки. К числу творцов относятся и безымянные создатели мифов, легенд, священных книг разных народов. Стоит, прежде всего, вспомнить пророков и пророчества, эта тема варьируется в Ветхом завете, в частности, в истории с Иосифом — снами фараона, и пророка Даниила, толкующего сны Навуходоносора. Эти сны проецировались на будущее, и на этот момент следует обратить особое внимание — в отличие от остального живого на свете, человек, как заметил Паскаль, не живёт настоящим, а душа его в гораздо большей степени раздвинута во времени.
Осознание возможности влиять на своё будущее — не совсем инстинктивно, в соответствии с генетической программой или племенными традициями, а и сверх того — одно из важнейших отличий человека со всем отсюда вытекающим. Звёзды в небе безропотно проходят свой долгий путь, впрочем, как ни парадоксально это может прозвучать, возможно, и они, звезды, не столь равнодушно принимают вое перипетии своей участи...
Петух в граммофоне
История-быль: в начале двадцатого века некий путешественник решил проверить реакцию кочевников-монголов на техническую новинку того времени — граммофон. Поставил пластинку с записью певца. В ответ — снисходительные улыбки — оказывается слушатели были знакомы с чревовещателем и потому ничуть не удивились. Но когда с другой пластинки раздался неподражаемый крик петуха, изумлению не было границ: куда тут мог спрятаться петух?
У нас по отношению к человеку несколько обратная, если уместно подобное сравнение, — реакция. Те проявления человеческой души, которые кажутся нам вполне естественными, заурядными, присущими каждому, как членораздельная речь, её восприятие и на родном, может быть, лучше сказать, врожденном языке, и на доступных других. Правда, полиглоты, особенно те, что овладели десятками языков, нас поражают, однако даже переняв несколько слов или фраз из чужого языка, мы успокаиваем себя тем, что всё подобное в пределах возможного. Обратим все же особое внимание на ту резервную ёмкость памяти хотя бы у этих людей, которая позволяет запросто хранить лексический запас множества языков плюс то, что памятно обычным людям.
Отдавая должное таланту музыканта, художника, учёного, поэта, мыслителя в любой области — знания или теологии, даже мистики, а также шахматиста или фокусника, — мы, к сожалению, далеко не всегда поражаемся таким феноменам, как в своё время монголы грамзаписи. Слишком развито в нас биологически потребительское отношение ко всем дарам природы. Ну с какой стати макака станет возносить хвалы Всевышнему за то, что созданы бананы, а у неё самой есть зоркие глаза, уши и хвост, который очень помогает в джунглях цепляться за ветки? Кстати, нынешнее поклонение кумирам — кино или эстрадным "звездам" — недалеко ушло от макакачьего: мы им за это хорошо платим, из того, что зарабатываем, и макаке приходится попрыгать, доставая приносящие удовольствие и удовлетворение бананы. Кажется, уместно здесь привести мысль Паскаля, обозначенную номером 264: "Людям не наскучивает каждый день есть и спать, потому что желание есть и спать каждый день возобновляется, а не будь этого, без сомнения, наскучило бы. Поэтому тяготится духовной пищей тот, кто не испытывает духовного голода. Алкание правды — высшее блаженство". Для Паскаля. Для Пророка, когда он "духовной жаждою томим".
Но Паскаль не совсем прав, когда отрицает необходимость для человека, пусть ведущего и "животный" oбpaз жизни, принятия ежедневной "духовной пищи", но с той оговоркой, что речь идёт о таковой — не того разряда, что подразумевает Паскаль "алкание правды" во всех её проявлениях, а "пищи духовной" на уровне нынешней массовой культуры, да во все времена простому человеку было свойственно — посудачить с соседями о том, о сём, послушать песню или подпевать, читать, как Гоголевскому Петрушке-лакею из "Мертвых душ", и нынче смолоду трястись в дискотеке под неистовые вопли и бряцание "тяжелого металла".
Вышесказанное вовсе не в укор таким людям, старым или молодым, века назад или сегодня, наоборот, хочется ещё раз подчеркнуть, что потребность в получении и обмене информацией с себе подобными у человека, впрочем, как и у муравья, пчелы, крысы, голубя, волка, у непрерывно переговаривающихся между собой парочки живущих в моей квартире попугаев — столь же присуща живому организму, как потребность получать пищу или впадать в определённый момент в спячку. Можно добавить: и получать, и выдавать информацию, которая, как и пища, — желательно и должно отвечает критерию "вкусной и питательной" — с позволения воспользоваться такой, не слишком корректной аналогией.
Но даже самые сугубо "потребительские" зрители или читатели переживают душой, наслаждаются тем, что им дарит талант, не задумываясь, впрочем, о его природе — дан человеку и только.
Кто что знает
Можно ли утверждать, что каждое живое существо знает, как ему жить следует? Так, чтобы по возможности обеспечить продолжение рода и собственное благополучие. Отлично знает, ибо все чётко написано на скрижалях генетической памяти. У одуванчика и вируса, комара и щуки.
При этом, однако, жизнь — такая штука, что таит в себе способность эволюционизировать, совершенствоваться — реализуя потенциальные возможности и приобретая новые свойства для маневра, для большей свободы действий. И это особенно явно продемонстрировал вид гомо, а заодно и прирученные им животные. Правда, тут нельзя сказать, что все они сделались более свободны в своих действиях; некоторые виды скорее наоборот, попав в полную зависимость от хозяина — человека, как, скажем, тутовый шелкопряд или овцы. И если в одной из сказок Салтыкова-Щедрина некий баран смутно вспоминал о том, что его предки были вольными, то это не более чем аллегория. Зато в рассказе Виктора Астахова "Улыбка волчицы" — приставшая к стае волков собака, и хорошо понявшая, что "с волками жить — по волчьи выть", — в минуту смертельной опасности под дулом ружья попыталась напомнить, что она вроде бы "друг человека"...
Но вообще-то собака, сблизившись с человеком, всё-таки выиграла в интеллектуальном плане. Впрочем, среди собак наблюдается значительный разброс — не только по экстерьеру, характеру, нацеленности на определенную форму сотрудничества с человеком, но также и по интеллекту или, как это не покажется парадоксальным на первый взгляд, — человеческим качествам, что в речи синонимично гуманности, добродетелям. С другой стороны, разве не бывают и люди, начисто лишенные этого?
Но сейчас не о том, но о сопряжении материального, физического с психическим, духовным — в живом. У овчарки — выработано отношение к пастухам, овцам, волкам, и каждое движение помимо естественно-многовекового — есть, спать, удовлетворять половой инстинкт — подчинено цели — уберечь отару от всяческих неприятностей. В настоящее время, последние дни я — даже не скажу "перечитываю" — разве впервые читая я настолько вчитывался, наслаждался, сопоставлял со своими думами многое из этого великого романа — "Анны Карениной". Мережковский считал Льва Толстого "тайновидцем плоти" в отличие oт "тайновидца духа" — Достоевского. У последнего и впрямь порой открываются глубинные выкрутасы потайного в человеке, а у Льва Толстого то же глубинное нередко выходит под его пером наружу — не только в поступках, но и в выражении лица персонажа, нечаянном жесте, против воли вырвавшихся словечках, обнажаемых мыслях, скачкaх настроения, безмолвной выразительности взгляда...
И это касается каждого, попавшего на страницы романа, каждого, включая и собаку, и лошадь, и корову. Но и не это привлекло меня к одному из эпизодов, вернее, замечательному наблюдению, раскрывающему эту связь физического и психологического. Константин Левин вышел косить траву с мужиками. И ему "...Трудно было только тогда, когда надо было прекращать это сделавшееся бессознательным движенье и думать, когда надо было скашивать кочку или невыполонный щавельник. Старик делал это легко. Приходила кочка, он изменял движенье и где пяткой, где концом косы подбивал кочку с обеих сторон коротенькими ударами. И, делая это, он все рассматривал и наблюдал, что открывалось перед ним; то он срывал кочеток, съедал его или угощал Левина, то отбрасывал носком косы ветку, то оглядывал гнёздышко перепелиное, с которого из-под самой косы вылетала самка, то ловил козюлю, попавшуюся на пути, и как вилкой подняв её косой, показывал Левину и отбрасывал. И Левину, и молодому малому сзади его эти перемены движений были трудны..."
Который год выходил на косовицу этот старик, и всё, с чем он сталкивался при этом, и что преодолевал, — запечатлевалось в его индивидуальной "третьей спирали", в душе, и он косил также легко, кaк мы, как я уже — писал об этом недавно — иду пo неровной дороге или поднимаюсь по перекошенным ступеням, вовсе не раздумывая над каждым своим шагом. Hoги, ступни словно сами знают, как и куда им ступать; так же, как сердце знает, как ускорять биение, когда я начинаю бег; или печень — как способствовать перевариванию именно того, чем я сейчас пообедал. А вот кот решил прыгнуть на верхнюю полку книжную или на шкаф — и с абсолютной точностью попадает куда нацелился — весь его организм, мускульная система знает — что для этого необходимо и достаточно.
А разве не так легко исполняют выдающиеся гимнасты сложные программы на ответственных соревнованиях, правда, для того, чтобы научить тело этому уже бесконтрольному знанию и здесь это слово не ставлю в кавычки — необходимы долгие часы изнурительных тренировок, впрочем, как и, наверное, вo всех видах большого спорта; собственно, также после годов обучений знают, как приблизиться к совершенству — пальцы скрипача, горло певицы, лицо актрисы, но для того, чтобы знание всего перечисленного выше пошло впрок, не обойтись без того, что именуют талантом, то есть способность воспринять и это знание душой и передать — мускулам, пальцам, горлу, улыбке, взгляду...
Что-то происходит в душе, в мозгу, и как-то передаётся организму — сверх того, что заложено генетической программой, вернее, то, что, может быть, сокрыто в ней потенциально, и усилия индивида направляются на наиболее полное раскрытие этих возможностей — в той или иной сфере, будь то непринужденная косьба или игра в теннис. Но правомерно ли замкнуть это психическое, эмоциональное, интеллектуальное — само на себя? То есть, представить, как такая "третья спираль", исходящая из генетической двойной и, может быть, ещё чего-то, Окина, допустим, — начинает раскручивать то, к чему направлена творческая личность. Мой собственный опыт — сызмальства легко, как бы сами собой выходили стихи, не берусь судить, но по некоторым отголоскам — порой с искорками поэзии, юмора, и у меня таковое получалось с годами примерно так же, как у Толстовского старика процесс косовицы.
И — уже на недосягаемых вершинах духа — не по тем же таинственные законам — страница за страницей — поднималось то, что на века обозначилось как роман "Анна Каренина"? Как в любом шедевре — скульптуре, симфонии, холсте, научной гипотезе или теории — ничего лишнего, необязательного, и ничего частного, что не было бы непременным существенным для общего. Творческая душа Льва Толстого знала как воплощаться в слове. И это — любое творчество — на мой "монадный" взгляд — естественная эволюционная "третьеспиральная" составляющая развития вида гомо, возможно, с надеждой, не застрять в таком лабиринте трансформации, где можно и заблудиться, застрять в каком-либо тупике.
Но — раскрутка "третьей спирали" у вида гомо или уже гомо сапиенс антитезой такому "знает" выставила и "не знает" в различных негативных отражениях и мыслей, и судеб людских.
И каждое действующее лицо в романе "Анна Каренина" находится между полюсами "знает" — "не знает", причём и в своей жизненной оси, и в определённые минуты, нередко подстегиваемые внешними обстоятельствами, это касается и детей, и даже животных. Вслед за Паскалем, мысли которого, кстати, Лев Толстой не раз приводит в своём "Круге чтения", он опрашивает каждого — в романе, как и в жизни, а, главное, как и самого себя: ты знаешь, как надо жить? И условно, — если окинуть беглым взглядом созданное Львом Толстым, — выделяются по этому параметру отношения к жизни три категории людей. У первых это знание как бы генетическое, в котором доминирует, если не евангельская любовь к ближнему, то искренняя доброжелательность по отношению ко всем, эти люди близки к называемым праведниками. Таков, например, Платон Каратаев, слуга в "Смерти Ивана Ильича", Аким во "Власти тьмы", иные мужики или нянюшки в "Анне Карениной".
На противоположном этическом полюсе — себялюбцы, которым в сущности наплевать на других, их горести и даже радости, лишь бы сами чувствовали себя удовлетворенными — таков Наполеон в "Войне и мире", Стива — брат Анны Карениной, доктор в "Смерти Ивана Ильича", вообще, надо заметить, представителей этой профессии Толстой не очень жалует, по крайней мере, в своих книгах. И — те, к которым приковывается внимание и автора и читателя, те, что подобно Паскалю и самому Льву Толстому непрестанно сомневаются, а по ходу жизни все больше — в смысле жизни, в том, верно ли они живут. Для иных — это вопрос первостепенный, как для Пьера Безухова, Константина Левина, но и для не совсем испорченных людей такая проблема возникает в моменты, когда накатанный ход привычного существования даёт сбой. И тогда в душе начинается мучительный, но обнадёживающий процесс переосмысления своего знания о том, как нужно жить на свете, что приходит и к Андрею Болконскому, и к Неклюдову из "Воскресенья", и в какой-то степени к Ивану Ильичу на смертном одре, и даже к Вронскому после самоубийства Анны. Но для неё самой — могло ли разрешиться иначе роковое расхождение между естественным стремлением женщины любить и быть любимой и — естественным или неестественным общественным укладом?
На первый взгляд может показаться надуманным сопоставление отношения Льва Толстого к прогрессу — научному, техническому и трагедией Анны Карениной. Однако глубинные причины таких коллизий идентичны: следствия нарушения естественного баланса между темпами эволюции данного вида и его стабильностью как гарантии выживания. Возможно, в ходе эволюции живого на Земле эволюционные изменения при образовании какого-либо вида начинали опережать выпестованные веками механизмы взаимодействия с окружающей средой и себе подобными, и такие виды загонялись в тупиковую ветвь эволюции, сметались с лица планеты. Не угрожает ли нечто подобное человечеству — вследствие чрезмерной индивидуальной свободы — "всё позволено" — и, главное, вкусив от древа познания, я сам вправе судить — что добро, что зло, прежде всего, для меня...
И — в этом "мне отмщение" — тому миропорядку, который обеспечивает жизненность — каждого вида при соблюдении необходимых условий взаимоотношений со всем миром, а при сознательном или непреодолимо-эгоистическом нарушении этого миропорядка — "аз воздам". Многие ли сегодня осознают это душой, как Паскаль, как Лев Толстой, как, мне кажется, Эйнштейн, как два тысячелетия тому Иисус Христос или близкие ему по духу?..
В океане памяти
С некоторой долей зависти читал я о людях с феноменальной памятью. Сходу запоминает числа, состоящие из десятков случайно следующих друг за другом цифр — в то время, как в лучшем случае помню десятка два, ну три телефонных номеров, по которым звоню время от времени. Но это еще — чёрт с ним — записная книжка обычно под рукой. А вот тем, кто может наизусть декламировать множество стихов — завидую. Но ведь не только стихов — иные товарищи цитаты из книг шпарят слово в слово. Слегка утешил меня, кажется (вот пример, что память может подвести) Монтень, который между прочим тоже жалуется на свою слабую память, что не мешает ему обильно и уместно цитировать многих авторов, и приводить ряд исторических примеров, и всё это — вроде бы логично, свежо и крайне непринужденно... А сколько людей с их характерами, привычками, особенностями речи, костюмами, мимикой, сколько подробностей быта, и того, что творится в поле, в лесу во всякое время года — хранилось в памяти Льва Толстого, чтобы сгруппировать всё это в преломленном через творческую призму в виде бессмертных произведений! Наверное, то же можно сказать и о Чехове...
Бывает: что-то вспоминаешь, и никак не можешь вспомнить. И вдруг — нужное слово, фамилия, или даже цифра — всплывают, как говорится, в памяти. Значит, как-то в тот момент, когда хочешь что-то вспомнить, поневоле запускаешь удочку или сеть в эти глубины памяти, океана своей памяти, и нередко вытаскивается наружу. Чаще, конечно, то, что нужно, достаётся сразу — этот механизм поиска, как в компьютере, срабатывает без заминки. Не следует ли из этого, что у людей с феноменальной памятью этот механизм извлечения из памяти всего, чего угодно, чрезвычайно, если можно так выразиться, компьютеризирован, и только, а в "кладовых памяти" у этих людей хранится не больше, чем у обычных, что подтверждается хотя бы тем, как при повторное чтении, слушании музыки или знакомого голоса — человек позвонил оплетя годы разлуки и я узнаю — кто говорит. Или: попадаю куда-либо, где также не был много лет, и без особого труда вспоминаю эти места...
Спрашивается: а почему бы природе не наградить всех гомо сапиенс исключительной сверхпамятью? Видимо, не без того, чтобы соблюдался принцип необходимого и достаточного — для среднего представителя данного вида. Вообще-то человеку повезло или не повезло, когда волею обстоятельств его образ жизни потребовал большой мобильности мышления и накопления полезной для выживания информации. Однако природа мудра не только в иерархическом распределении особей в животном сообществе — что было бы, если бы лидеров или, наоборот, аутсайдеров оказалось чересчур — в стаях животных на достаточно высокой ступени эволюционной лестнице? Не касаемся пока вопроса — как и благодаря чему достигается такое распределение, вероятно, общин принцип подобен соотношению числа новорожденных в среднем по полу, разве что более утончен.
Подойдем к проблеме с другой стороны: представим на минуту, что вое впечатления, переживания, желания, обиды — по ходу времени не опускаются на дно океана памяти, а кишат на поверхности, да и люди с самой лучшей памятью вызывают её к жизни лишь в определённые нужные моменты — произвольно, хотя непроизвольно... А помогает такая память — зрительная, слуховая-музыкальная, цифрово-текстовая механическая — людям интеллектуального труда, в основном специализирующихся в тех областях деятельности, где хорошая память оказывает им добрую службу. Не исключено, что в мозгу действует некая оптимальная система хранения памяти, и нарушение её сбалансированности ведёт к тем или иным психическим срывам.
Не мне первому приходит в голову, что одна из функций на — упорядочение в структуре океана памяти, может быть, для душевного равновесия, стабильности — "вытеснение" нежелательной накипи в образы снов, где они всё-таки легче перерабатываются в более нейтральные или поучительные элементы, нежели это происходило бы наяву. Но затеялся этот разговор о памяти индивидуальной, дабы продолжить его в русле "третьей спирали".
"…Являться муза стала..."
Самовыражение — разве это понятие относится только к человеку, да и то, кажется, не к каждому, а лишь к тем, что определяются как творческие личности? Как по мне, феномен самовыражения присущ не только соловью и розе, но капельке ртути или планете Венера, и особенно — когда соловей поёт, роза цветет, ртуть принимает шарообразную форму, планета сияет на рассветном небе. Господи, скажут, да о каком стремлении самообозначиться может идти речь в подобных примерах? Соловью приспичило призвать соловьиху, взыграло ретивое, и, повинуясь инстинкту, пошёл выдавать трели, запрограммированные в ходе эволюции миллионы лет назад. То же и роза — дано ей так цвести и благоухать — для того, чтобы привлечь опыляющих комах — вот и цветёт и пахнет... А уж насчёт ртути — простите, по закону физики: поверхностное натяжение, наименьшая поверхность при данном объёме — что утренняя роса, что остывающая планета, та же Венера, которая по законам небесной механики крутится на своей орбите, и вовсе безразлично ей, заметит ли её беспечный земной зевака на вечерних или утренних небесах. По ассоциации: "В Париже из-под крыши Венера или Марс глядят, какой в афише объявлен новый фарс"...
Да, все дело в том, насколько любое самовыражение встречает соответствующий отклик. Если соловью и розе на роду написано — кому назначено их цветенье и пенье, то чем ниже мы опускаемся по монадной лестнице, тем туманнее вроде бы делается принцип самовыражения, между тем, если рассматривать идею самовыражения как естественное стремление создания монады высшего порядка — в живом — продолжении рода, эволюции по возможности, то в неживом не наблюдаем ли аналогичные процессы? Даже — пусть вульгарный пример — оригинального объединения углеродных атомов в алмазе — чем не удачная проба выражения скрытых свойств, к выявлению которых атомы стремились, согласен, по известным законам природы, впрочем, как и соловей, и роза.
О стремлении к самовыражению монад можно судить и по тому, что они существуют каждая в каком-то соотношении с другими, и — сама по себе — ко всему этому может быть применен термин "самоорганизация", а самообозначение, самовыражение расценено как нечто отсюда вытекающее, как нечто вторичное, но можно утверждать, что законы самоорганизации монады подчиняются главному в её стремлении к наиболее полному самовыражению. Не следует ли из сказанного, к примеру, что смутное желание сформировать нечто сверхтвёрдое и прозрачное при благоприятных условиях подвигает миллионы атомов углерода на такой подвиг?
Тому, кто подобный подход сочтёт наивным и даже недостойным контраргументов, позволительно задать следующий, может быть, столь же наивный вопрос: а к чему вообще самоорганизация, на черта она любому природному объекту, любой монаде? Рискуя заслужить упрёки в безудержном антропоморфизме, я ещё раз скажу, что каждый атом углерода использует свой шанс сотвориться, чтобы когда-нибудь, где-нибудь на какой-нибудь планете показать, на что способен вкупе с другими атомами, восходя по лестнице духовности к тем ступеням, на которые взобрался человек, и которые, смею надеяться, ещё не вершина...
Характерно, насколько снисходительней воспринимается та же мысль, когда мы обращаемся к представителям мира живого, флоры и фауны. Вспомним земляничку — ( перепечатываю эту фразу без изменений ) — через месяц с небольшим как раз появятся первые ягоды 1996 года... Тут можно додумать, что самовыражение — в привычном для нас восприятии — непременно для какого-либо определённого адресата — скажем, ветка сакуры рассветает для миллионов восторженных японцев, а девушки весной — для потенциально влюбленных. Да нет же! В который раз: самовыражение монады — для такого сочетания с другими монадами, которое способно — взгляд сейчас в окно на облака — привести, допустим, мириады капелек воды в небесах к возникновению молнии, грома, ливня, всеочищающей грозы...
"Сила разума…"
Блез Паскаль, из "Мыслей" — под № 267: "Сила разума в том, что он признает существование множества явлений, ему непостижимых, он слаб, если не способен этого понять. Ему часто непостижимы явления самые естественные, что уж говорить о сверхъестественных!"
И что же — за прошедшие со времени Паскаля годы или века всё на свете сделалось ясно? Выходит, так. Любой выпускник технического вуза, если у него в голове застряли основные сведенья из физики, химии, материаловеденья, — убедительно расскажет вам обустройство и функционирование — атома, кристалла, сплавов, солнечной системы, галактики, а будь он биолог — и растений и животных. Опять же, если это научный работник или — по официальной терминологии — научный сотрудник — младший или старший, — то на основе такого знания он занимается исследованием частностей, прояснение которых может пригодиться людям.
Что касается явлений, которые можно отнести к разряду ''сверхъестественных'', то сей ученый муж или не верит в их существование, или на худой конец, выскажет приемлемую гипотезу, объясняющую то или иное непонятное явление тем, что до таких вещей у науки ещё руки не дошли, то есть до стопроцентной ясности, однако можно принять отличную версию — пускай происходящего в самом деле, хотя это не так уж важно знать — есть исследования поважней и поинтересней...
Интересно было бы потолковать по поводу знания и незнания с каким-либо образованным господином, современником Паскаля — может быть, тот также считал бы, что Аристотель в общем всё разъяснил, остаётся лишь углубиться в детали. И только великий Ньютон осознал себя мальчиком на берегу океана Неведомого... Его законы ответили лишь на первое "почему" — подброшенный камень падает на землю, да еще с ускорением, и почему Земля не падает на Солнце, но кто ответит на следующее "почему" — такой закон всемирного тяготения, и отчего всё не стягивается в конечном счёте в одну точку?.. И галактики, и атомы — одни разбегаются, другие обладают и силами отталкивания частиц друг от друга — но это констатация, а не объяснение, разве что в который раз дежурная ссылка на "таковы законы природы"...
Полагаю, что, воскресни Паскаль и ознакомься он со всеми достижениями современной науки, — не отрёкся бы от вышеприведенной версии о слабости разума, конечно, его могли бы необычайно увлечь и современная многообразная математика, и компьютер, и атомная физика, и достижения астрономии, биологии… И, пожив среди нас, он так же несомненно почувствовал бы, как за последние века прогрессировало иезуитство, и деградировала мораль; впрочем, в сообщающихся сосудах человечества многое устоялось, и локальные взрывы, унося тысячи, миллионы жизней, не окончательно смертельны для всего живого на свете, пока нет, и люди мирятся с этим...
Посеяв семена теории вероятностей, дифференциального исчисления, новой геометрии, Паскаль помог вырастить плоды на "древе чисел", вкусив которые разум его последователей сотворил удивительные модели бытия, как-то удовлетворяющие духовный голод познания и жажду ответов на "почему", томящих душу человеческую. Подумалось: а поэты, художники, композиторы — не так ли дарят нам свои модели восприятия бытия, с которыми нам становится свободней дышать, словно на свежей, насыщенное кислородом или даже озоном после грозы воздухе? Втайне-то разум страдает тем комплексом неполноценности, который каждый по своему заглушает — воплощением честолюбивых замыслов, любовной игры, наркотиками, подлинной или вынужденной увлеченностью своей работой — в диапазоне от полного отвращения к рабскому труду до фанатичного расписывания купола Сикстинской капеллы в более чем преклонном возрасте. Но и — поглощением той вкусно приготовленной информации, что успокаивает душу и одновременно снимает потайные стрессы души, порождаемые бездной неведенья.
Из зёрнышка лимона
Читая — было бы преувеличением говорить "перечитывая" — как я понимал тогда, в юности? — "Анну Каренину", я всё яснее чувствую, что это не что иное, как сочетание авторской исповеди и дневника, но в художественной форме. Пускай и в Толстовской "Исповеди", в его дневнике и то, и другое несомненно искренне, ощущается, что это написано человеком, досконально владеющим словом, но если любой художник, творя, как бы исповедуется в том, как он видит мир — вообще и сейчас, то это положение, по-моему, в полной мере можно отнести к "Анне Карениной" — видение мира в образах — как в "Одиссее" или в Библии — от оценки текущих событий, затрагивающих разум и сердце до подступов к решению вечных "мировых" вопросов.
И эти соображения оправдывав для меня то подчас "личное", что вторгается на эти страницы, и как-то связано с пробой "объять необъятное" — понять, на чём мир держится, и передать это своей моделью миропорядка — в моём миропонимании. И сейчас перепечатывая то, что я писал более шести лет назад; оставляю всё как было тогда, разве что дополню тем, что произошло в последствие.
…Уже не помню, сколько лет назад сын мой Алёша посадил в большой цветочный горшок из-под погибшей китайской розы — пару зернышек лимона. Теперь деревца эти высотой более полутора метров, не плодоносят — для этого вроде бы нужна специальная прививка — не знаю... Считается, что присутствие этого растения в доме благотворно влияет на здоровье — может быть, но опять-таки — каким образом? Во всяком случае, когда разминаешь опавшие листья — сильный и приятный запах.
Мне, понятно, хочется, чтобы эти лимонные деревья росли нормально — они тянутся к свету, но окно как раз на север, и лишь в теплую пору года ранними утрами солнечные лучи напрямую доходят до листьев. Для соседней фиалки такое — в самый раз, и другие растения в горшках вроде бы не особенно страдают от дефицита солнечного освещения. Но всё это я веду к тому, что несмотря на регулярность поливов, деревца эти ведут себя не совсем понятным образом. Ранней весной этого года (1996-го), затяжной, холодной и снежной — вдруг буйно начали вырастать на ветках новые листики, а теперь, когда и тепло, и солнце по утрам светит — такого почти не наблюдается. Было и другое — когда как бы ни с того, ни с сего — один за другим опадали листья, а нынче такое тоже случается, но поодиночке и раз в неделю.
Я допускаю здесь влияние на подобные процессы близости отопительной батареи, интенсивности солнечного света, радиации, магнитных излучений от приборов в соседних квартирах, музыки, соседствующих растений, и того ещё, что мне неведомо, и, вероятно, не только мне… Но эти поля наружные при жесткой генетической программе, и то — на что влияет — на ствол, листья, корни — не упомянул ещё о микроэлементах, которые избирательно извлекаются из почвы — хорошо, если они там имеются....
Сегодняшняя вставка — относительно дальнейшей судьбы деревцев лимона. В какой-то день стало ясно, что они совсем пропадают, и надо что-то предпринять. Достали кадку средней величины, заполнили землей, поставили на "семейной" квартире, в большой комнате, где во вторую половину для — солнце, впрочем, как и у меня в квартире — только в меньшей комнате. Одно деревцо из двух, выросших из двух зёрен лимона, постарались аккуратно выкопать и пересадили в упомянутую кадку. И — ожило деревцо, разрослось ветвями, обросло листьями, и даже было такое — цветенье и маленький лимончик. А оставшееся у меня в горшке я не смог вырвать, срезал, и вокруг него поднялись разные посаженные прежде растения. Однако спустя несколько месяцев или год — от вроде бы мёртвого ствола пошла ветка и на ней листья, и поскольку этот горшок в меньшей комнате, солнца хватает. Но — в этом горшке, видимо, тесно, для всех растений, похоже весьма напористых, и лимонная ветка чувствует себя сегодня не очень хорошо...
А от растений — к смежному, скажем, монадным полям. Читаю книги С.Н. Лазарева (в книге только инициалы автора), издательства ЗАО "Академия Парапсихологии", 1997 г. Из нескольких его книг читаю первую "Система полевой саморегуляции". В этой книге множество эпизодов, связанных преимущественно с обращением к автору за медицинской или психологической помощью — как выясняется, акцент, как правило, делается на втором. Отдельно — общий теоретический взгляд на взаимоотношение человека и, так сказать, космоса, и, на скрытые связи между индивидуумами —родственниками, современниками, людьми из минувших поколений, и о влиянии этих связей на здоровье и психику.
Как обычно, ищу то, что созвучно моим понятиям о миропорядке, моей монадологии. Это — поля, информационно-энергетические, которые у Лазарева приобретают гораздо более ясный, и, можно сказать, управляющий вид, нежели то, как я это себе представляю. Нечто вроде радиоволн, причём наши организмы или души как бы непрерывно радиоуправляемы — по законам кармы, в общем, этическим, даже с христианской основой, как мне показалось, впрочем, автор этого не скрывает. Все беды, оказывается, от нехороших поступков и даже помыслов. Как аукнется, так и откликнется. Согрешил прадедушка, не уточняется в каком браке он состоял с прабабушкой — церковном, закрепленным ЗАГСом или гражданском — правнуку или правнучке такое может "откликнуться" недугами или психическими расстройствами. Подумалось — а ведь, например, и коты грешным делом болеют, неужто и у этого кота случайный дедушка прегрешил против морали — человеческой или кошачьей? А в последнее, предэсхалотическое время дошло до того, что нашкодивший ребёнок тем самым кармическим образом вредит материнскому здоровью. И даже врагу пожелать нельзя — хотя бы, чтобы его осудили за воровство и взятки. А бывает и сглаз, ещё как бывает... Безоговорочно верить всему рассказанному Лазаревым — и всем исцелениям, и особенно доискиванию самых чуть ли не потусторонних причин болезней тела и души несчастных или не совсем понимающих, отчего они таким образом несчастны — пациентов и знакомых Лазарева — мне мешает и логика, и жизненный опыт. Если бы Зигмунд Фрейд побывал на приёмах Лазарева, его изумлению и восторгам не было бы границ: автор книг зачастую и не начинал расспросов о том, что было у страждущего в детстве и какие ему снятся сны, но без всяких обиняков сам спрашивал: а не делала ли ваша матушка аборт? Или: а не помышлял ли ваш бывший муж прикончить вашего любовника? Не желали ли вы, чтобы вашу сослуживицу выгнали с работы? А, может быть, ваша соседка затаила зло на вас за то, что вы более привлекательны, чем она?..
Мне представляется, что само понятие кармы, возникшее, если не ошибаюсь в Индии, в древности, — как и Библейские десять заповедей, как и учение Христа, как мифологические формы загробного существования в зависимости от прожитой жизни — естественная реакция "третьей спирали" на преступления индивида по отношению к своим собратьям — внедрение в человеческое сознание обязательности гуманистических принципов человеколюбия, альтруизма вплоть до обуздания даже направленных на бесчеловечное, эгоистическое, агрессивное помыслов. Но чтобы регуляторные функции в этом взяло на себя некое всеохватывающее "лептонное" поле, не знающее границ в пространстве и во времени... Да и то сказать — кому не известно, что нередко страдают праведники, невинные, дети — и не отыщешь существенных грехов ни у них, ни у их предков, а вот негодяям или потомкам признанных негодяев — хоть бы хны... Цитирую: "Главным условием примирения противоположностей является скорость их перехода друг в друга. Главное отличие живой материи от неживой сокрыто в скорости перехода противоположностей друг в друга, следовательно, цель жизни — усиление проявленности духа в материи за счёт скорости этого перехода". Приведено не самое непонятное высказывание, впрочем, такие высказывания перемежаются с достаточно известными научными определениями.
Может быть, работа моя как журналиста, сценариста в научно- популярном жанре приучила к необходимости осознания — как понимать тут или иную модель происходящего, явления, что стоит за данной гипотезой, пусть "безумная идея", но только не та словесная завеса, о которой говорит и Паскаль, некая философская абракадабра. Возможно, тот же Лазарев не счёл нужным расшифровывать глубокую мысль, рассчитывая, — что вдумчивый читатель поймёт — что за этим кроется — дай Бог, чтобы это было так... Одно всё же привлекает: и это, несомненно, мыслящий, пусть по-своему, кривобоко — человек или ученый — понял, что существует какая-то особая связь физического и психологического, материального и духовного, и Кантовский вопрос ему не безразличен, и ему представляется этот вопрос "кармически решенным"; важно, что и сегодня такой вопрос на повестке дня, и я тоже по-своему подбираюсь к его постижению...
Сальери и Моцарт
Сальери — не Пушкинский, а реальный, учил искусству композиции даже Бетховена, и, если втайне завидовал Моцарту, то "злодейство" его юридически не доказано. Дело, однако, не в этом. Сочинения Сальери едва пережили их создателя, а Моцарт, как и Пушкин — очень надолго. Почему? С таким же успехом можно допытываться, отчего тот или иной спортсмен достиг выдающихся успехов, заметим, в определённом виде спорта. Никто в мире не совершит прыжок с шестом на такую высоту; никто не сможет так быстро и чётко пройти горнолыжную трассу; а вот и первая ракетка по текущему рейтингу — хорошо, что предпочёл или предпочла именно теннис, скажем, плаванью на короткие дистанции или велосипедному спорту.
Это значит, что физические, физиологические данные спортсмена позволяют ему добиться сверхвысоких результатов, причём в определённом виде спорта. Такой вывод настолько очевиден, что попахивает банальностью; интересно, однако, было бы ознакомиться с исследованиями — а таковые, наверное, имеются, проводились — как и почему подростки, юноши, девушки выбрали для себя соответствующую спортивную карьеру. Впрочем, для этого, то есть для того, чтобы понять устремления творческой личности, издавна существует термин: призвание.
Надеюсь, не обижу талантливых людей в любой области тем, что вспомню, не о призвании, а о назначении разных пород собак: борзая — за зайцами, такса — в лисьи норы, бульдог — на медведя, сенбернар — спасатель, пудель — фокусник, овчарка — сторож отары и дома, и похоже представители каждой из названных пород выполняют или готовы выполнять то, для чего предназначены — с удовольствием и рвением. Но стать, экстерьер собаки в этом плане можно рассматривать лишь в комплексе с её психическим компонентом.
Кто до конца прослеживает, как поставленная задача: бег, прыжок, удар ракеткой, кувырок, выстрел — высшей согласованностью движений воплощается в желаемый результат? Да, система тренировок, режим, диагностический контроль — всё так, однако, предпосылки, исходный потенциал определяют, в конечном счёте, уровень достижения. Поражаешься порой, какая малость отделяет "золотого" призера от "серебряного" и "бронзового". Едва уловимое "чуть-чуть". И знаменитый футбольный форвард — чуточку раньше ориентируется, как ударить, и бьет по мячу попроворней и поточней — гол!
И Моцарт также попадает в "девятку" наших душ, только с футболистом ясно — видит и ворота, и вратаря, и ловок, и опытен, а Моцарт — откуда он знает, какое сочетание нот для нас и ново, и так трогает, — когда слушаешь хоть в сотый раз, и запоминается, и очаровывает... Продолжая тему самовыражения, стоит поразмышлять не только о его многообразных формах, но и о том, насколько оно идёт исключительно от "я" и насколько обязано влиянию общемонадного человеческого поля или даже более общо: природного, вселенского поля, включающего и глубины времени, и, возможно, бездны пространства со всем его содержимым, добавлю не в лазаревском, сугубо антропоморфном понимании.
Свойства атома по современной модели зависят от структуры, в которую входит определённый набор элементарных частиц, и проявляются в тех или иных ситуациях. Нам ведомы и неведомы свойства разных органических молекул, сплавов, плодов растений — и в области влияния последних на организм человека, хотя эмпирически многое усвоено. Все указанные свойства — мы можем считать производными нецеленаправленного самовыражения, хотя способность образовывать соединения потенциально означает своего рода устремление монады к сотворению чего-то более Ин-высшего, а уж цвет и аромат земляничной ягоды — явная приманка, самовыражение для главного — продолжения рода.
Вовлеченность
Две цитаты — из журнала и газеты, с которыми этими днями довелось встретиться, и которые хочется прокомментировать с позиций монадологии и для того, чтобы перекинуть мостик к последующим размышлениям. Нина Берберова о Максиме Горьком, и вообще — о различных видах самовыражения. "Для него всегда было важнее быть услышанным, чем высказаться. Сам факт высказывания был ему менее нужен, чем чтобы его услышали или прочли. Для пишущего в этом факте нет ничего удивительного, большинство писателей его поколения были в этом согласны с ним. Но насколько люди, для которых высказывание является самым важным в жизни, а всё остальное необязательно, свободнее, сильнее и счастливее тех, которые высказываются не для того, чтобы освободить себя, но для того, чтобы вызвать у других соответствующую реакцию. Эти последние — рабы своей аудитории, они без неё не чувствуют себя живыми. Они существуют только во взаимоотношениях с этот аудиторией, в признании себе подобных и даже не осознают той несвободы, в которой живут".
Собственно, речь тут идёт об одном и том же — самовыражение — каким образом оно реализуется. На одном полюсе "цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех", на другом — неуёмное желание мелькать, быть на слуху, и соответственно получать вознаграждения в разных формах. Думается, Берберова не совсем справедлива к Горькому — очевидно была в нем такая слабость — быть в центре внимания, но в лучшем из написанного — "Жизнь Матвея Кожемякина", "Литературные портреты", некоторые рассказы — он даровал-таки читателям вещи стoящие и, пожалуй, надолго.
Попутно можно вспомнить, что в последние годы жизни Пушкин не торопился с собственными публикациями, но, на ум приходит и его стихотворение "Желанье славы", правда, целенаправленное, а не "вообще". Известно, что нынешние почти графоманы, преуспевшие в бизнесе, торопятся издать опусы свои или стихотворчество своих жен. Вместе с тем в ХХ веке, особенно в СССР были литераторы, работающие "в стоя", и "подпольные" художники, композиторы, которые не могли не творить, не знаю, дойдет ли хоть когда-нибудь их творчество до людей. А трудились самозабвенно — высшая форма самовыражения. А с другой стороны, можно ли упрекнуть Баха, Моцарта, Фирдоуси, что сочиняли по заказу высоких покровителей, но — будучи свободными в своём творчестве — и впрямь тут "не продается вдохновенье"...
Полагаю, что дело не в том, насколько честолюбив или даже корыстолюбив тот, кто творит, но — главное — откуда он черпает сырьё для своих творений, "из какого сора", и преобразует это в непреходящие элементы "третьей спирали". В этой связи хочется привести цитату из "Анны Карениной". О Вронском, который "...вдохновлялся не непосредственно жизнью, а посредственно" ( ей-Богу, это "посредственно" здесь ярче, чем вошедшее в лексикон "опосредованно" ), жизнью, уже воплощенною искусством... "Третья спираль" сделала свое дело, и сегодня очень многим гражданам сделалось так же легко сочинять сносные стихи или романы, заполнять холсты; с музыкой сложнее, особенно серьезной — то ли дело "шлягеры"; а также бойко строчить статьи на любые темы, правда, — для всего этого нужны хоть какие-то способности; а продолжить "так же легко" — как ребёнку научиться говорить на том языке, который он слышит с рождения или даже, по утверждению иных, и в утробе матери. А ведь при становлении гомо и самый примитивный набор слов и связь их давалась, наверное, не без труда, и не всем — "третья спираль" человека лишь начала формироваться.
Парламентский краснобай и монах-молчальник — две стороны самовыражения, но скорее не творческого начала, а характера. Попробую подкрепить эту мысль очевидным примером; женщина перед зеркалом, подбирающая себе костюм, макияж, уделяющая этому столько внимания и времени, далеко не всегда делает это сугубо адресно, скажем, собираясь на свидание с возлюбленным, напротив, как я замечал, нередко даже готовясь к общению с подругами. Импульс самовыражения спонтанен, и кокетство красотки, эстрадного певца или политика — вторично.
И — отрывок из рассказа Юрия Никулина о том, как его сосед по дому, гениальный пианист Святослав Рихтер был им приглашен в цирк. "Ну, пришёл Рихтер в цирк, а мы как раз работали по программе. Я краем глаза всё поглядывал — как он смотрит — напряженно вглядывается во всё... Потом мы все вместе поехали домой. Я спрашиваю: "Ну как, Святослав Теофилович, понравилось?" А он отвечает: "Безумно понравилось. Безумно! Но как же я устал!.." Понимаете, он устал смотреть! Потому что всё внутри отпечатывал..." Здесь надо вспомнить и незаурядные живописные работы Рихтера, и его всепоглощающий интерес к разным видам словотворчества, и принять — что ни нам, ни ему самому, наверное, не ведомо, — как это восприятие — и живописи, и поэзии, и цирка — сказывается на изумительном исполнении фортепианных концертов, сонат, однако — сказывается, пускай неуловимо.
Так же, как лесные тропинки ("неведомые дорожки"), обжигающий девичий взгляд, возбужденные толпы народа — отражались в стихах Пушкина, и ещё многое — в поэзии Фета, Бунина, Пастернака — на языке каждого из них, так же, как у других — на языке красок, нот, цирковой пантомимы, танца, актёрской игры, да и рождения новых идей в математике или физике...
Кто управляет
Казалось бы — столь широкие возможности свободного самовыражения каждой человеческой личности должны исключить веру в то, что всё происходит лишь при благословении свыше, так сказать, под эгидой Всевышнего. Между тем, к числу верующих в Бога на протяжении веков относятся отнюдь не только тёмные простолюдины, но люди творческие, имена которых сияют на скрижалях духа, — образованные, незаурядные, гениальные. Попытки доказательства бытия Бога, как показывает опыт человечества — бессмысленны. Но о том, отчего такая вера возникла и существует в том или ином виде — стоит, по-моему поговорить.
И — опять-таки в продолжении и развитии монадного моего миропонимания. Недавно прочёл статью с такой психологической мотивировкой: у гомо, как существа общественного, стадного, в иерархической структуре первобытных племен обязательно был вожак, воля которого воплощалась в действиях современников-соплеменников. Одним словом, всему виной атавистическая вера в обязательность главного руководителя или группы руководителей — по разным направлениям бытия — как говорят нынче — на самом высоком уровне. Мне такая трактовка не представляется совершенно убедительной, хотя и этот мотив вероятно присущ в феномене веры в Бога. Во всяком случае это весомей вроде бы неотразимых аргументов — кто-то должен был создать всё сущее в мире — не о таком ли Творце талдычил священник атеистически настроенному Левину в "Анне Карениной", и то же я слышу в наше время от тех, кто начинает убеждать меня в необходимости веры в Творца…
Нет, вера, по-моему, начинается с ощущения, что ты живёшь как бы исполняя чью-то волю; у подспудного ощущения именно у творческих личностей, что кто-то "водит их рукой" или внушает мелодию, подсказывает сочетание красок, благословляет даром перевоплощения — актёра, целительства, пророчества. Пусть любой "мыслящий тростник" полагает, что, в отличие от тростника в буквальном смысле, он существует, действует, мыслит — по своему разумению и по своей воле, и в каком-то смысле так оно и есть, но в каком-то и не так — и опять же ощущение взаимосвязи своей монады со всеми остальными приводит к представлению, всеобщей сверхмонады, вселенской монады с её изначальной духовностью — к вере в Бога.
Но "изначальная духовность" — если это не оговорка — не есть ли это Бог? Нет, надо уточнить — изначальное стремление к возрастанию Ин-духовности, но и такая формулировка предполагает нечто телеологическое — и не только лингвистической близости сродни теологическому. Но был ли мир "безвиден"? Меня не смущает версия, что первоначально мир был с горошину — только это — только это в том плане, что эта "горошина" могла вмещать в себя столько же информации, сколько нынешняя вселенная — потенциально, и в этом вся суть. Возможность прорыва из хаоса — бесконечное совершенство — вот где, вот в чём Бог!
А дальше — пара бесконечно-малых — уже больше, чем одна — вдвойне, уже такое "целое" больше составляющих, образующих ее "частей", и каждый атом больше, чем по счастливой случайности сотворившие его элементарные частицы, и ни одна звезда не дублирует другую, и галактика, и планета, и вид растения, животного, и каждый человек... Вера в неслучайность всего случайного, и в самом деле случайного, но в силу общемонадного закона неслучайности бытия — вот откуда Вера, находящая свою нишу в душе предрасположенного к чувствованию пронизывающих всё и вся "серебряных нитей", но облекающих это, эту Веру в различные, порой причудливые, догматические, наивные формы.
И еще: вовлеченность, причастность свою ко всеобщему человек с открытой душой ощущает непрерывно, пускай подспудно, и это поневоле распространяется на биологически обоснованную нравственную основу, то есть вера в Бога дополняется верой в Него, как блюстителя и вседержителя нравственного начала, моральных устоев. Этому восприятию способствует и видение Дьявола в его локально-злых проявлениях и непонимание его мрачной необходимости в общемонадном движении "вперед и выше". Впрочем, монотеистический образ библейского Бога с его диалогами с избранными в чём-то приемлем и для меня.
Откровения
Откровения Библии, Ветхого Завета, на мой взгляд, замечательны прежде всего обоснованием возможности бытия монады — еврейского народа, этого ограниченного этноса — определяются чуткостью его предводителей, пророков — Моисея, Давида, Соломона, Даниила, Иова — к тому, что серебряными нитями пронизывает эпохи и предопределяет пути становления данной духовной монады, её воплощения. То есть — да не воспримется это как кощунство — так же, как уловив благоприятную возможность образуется атомы углерода — основа жизни — когда-нибудь, где-нибудь, и рождает и сословия, и розу, и бесконечность живого в ряду поколений, и человека, — так же и формировалась особенная монада — еврейский народ с его духовным потенциалом.
В утверждении, что Бог диктовал стихи Библии тем, кто ее писал нет преувеличения, это был тот же Бог, который диктовал стихи Пушкину, сонаты Бетховену, их гениальное исполнение — Святославу Рихтеру, теорию относительности Эйнштейну — Бог единения монады с миром, человека с человечеством и всей вообще природой, Бог, искра духа, ниспосылаемая Им, с большей или меньшей силой вспыхивает при рождении или до рождения одаренного таким талантом, гения, и не только плодами творчества, но — в проявлениях настоящей любви, сострадания, милосердия. У каждого живого существа, вида определённых живых существ свои пределы эволюции и совершенства. Но подобно некоторым основополагающим кирпичикам живого вроде молекул РНК и некоторые виды растений и животных во многом определяют всеобщую "третью спираль", и таковы же выдающиеся личности у каждого народа, и каждой народ вписывает свои "буквы" в эту "третью спираль" развития человечества. Монотеизм — это не только религия на порядок выше политеизма — это, в первую очередь, мироощущение, пришедшее, охватившее Моисея в то время, как его соплеменники ещё персонифицировали свои взаимосвязи с миром в кумирах, том же золотом тельце — осязаемом символе, и человечество не скоро отречется от видимых и осязаемых атрибутов религии, поклонения и впрямь неведомым руководящим силам непременно во плоти — человеческому сознанию невероятно трудно представлять себе Бога как абстракцию, как мировой разум или духовное начало всего сущего.
Ужасно хочется это "нечто" представить если не сверхсуществом, то хотя бы чем-то вроде всемирного тяготения, что влияет на всё в мире. Однако — как влияет? Смутное ощущение, что почти все наши действия и мысли диктуются отнюдь не нашей волей, притом нередко дьявольской — трансформируется в веру — в то или того, что управляет "серебряными нитями", связывающими и людей друг с другом и их со всем на свете и вытекающая из этой взаимосвязи потребность сотворения новых "букв" "третьей спирали" — и нового мировоззрения, и новой этики — пришло к духовным лидерам еврейского народа, так же, как к Христу, Будде, пророкам.
Пришло — как отчаянная попытка удержать человечество от дьявольских всераздирающих когтей, когда несовместимость составляющих единой монады провоцирует Дьявола на это, и эгоистическая направленность свободы отдельных индивидов вне своей монады-племени вызывала так же ту детонацию, что в недостаточно слаженной монаде ведёт к её самораспаду. Живому присуще чувство опасности, угрожающей его монаде, и эволюция живого довела это чувство, такого рода предчувствие у животных при вполне реальных признаках угрозы — до значительного совершенства, иные неведомо как чуют даже предстоящие стихийные бедствия. Впрочем, наверное, так же чувствуют живые существа и наступление благоприятных для них обстоятельств — весны, роста съедобных растений. Может быть, и звери видят пророческие сны?..
Грёзы монадовидца
Пожалуй, пора, как говорится, остановиться — оглядеться. Может быть, моё нынешнее духовное состояние сродни тому, что наступает у обретшего веру. Завершились мучительные поиски своей жизненной основы, своего мироощущения, и — это для верующего — как бы больше ничего и не нужно. Похоже на усталого пловца, что из безбрежности и неведомой глубины наконец-то касается береговой тверди. Всё, плыть ни к чему, и можно любоваться волнами и дальними проплывающими судами, и нежиться под солнышком, и думать о чём угодно, а не о том, близок ли берег...
Но, немного передохнув, пловец снова устремляется в море, я понимаю это, хотя сам не умею плавать, и не слишком жалею о том, что не умею. А вот умственные плаванья по волнам бытия доставляют мне всё большее удовольствие, и след их — не то, что пловца в воде — отчасти остается на бумаге, и меня не слишком волнует — надолго ли...
Подумалось: а ведь обезьяны плавать вроде не умеют, и это умение и желание передвигаться по воде как по суше воскресло в человеке через бездну поколений — от прапрапредков, земноводных что ли. Но и зародыш человеческий проводит эти стадии, и "плавательный ген" втайне сохранился и прорвался через миллионы веков...
Пускаясь в плаванье по океану образов и мыслей, каждый плывет своим стилем. Словесным, музыкальным или живописным. Или научно-логическим — это всё грубо говоря, и к этому можно дополнить в такой же грубоватой приблизительности — танцевальным, спортивным, актёрским... Параллельно со стилем жизни — но эти параллельные могут кое в чём сходиться. Во всяком случае, общедуховный стиль как-то соотносится с творческим стилем, хотя весьма затруднительно в каждом случае определить как именно. А уж чем предопределяется стиль, в тем числе стиль творчества со всеми его оттенками — великая загадка...
Передо мной — куча газетных вырезок, так или иначе относятся они к теме рукописи, и сотни замечаний, накопленных за последние годы, и все это собираюсь проработать, осмыслить и превратить в заключительную часть потенциальной книги (перепечатывал и счёл нужным отметить — "заключительная часть" через ещё годы по объёму превзошла то, что было напечатано в рукописи, притом раза в полтора).
И о понимании философской, лучше сказать, сутевой стороны теории относительности, и — психологические портреты людей былых веков на основании их высказываний, творческого наследия, образа мыслей; и о том, что проявляется в животном или даже растительном царствах, и в новых формах расцвело в человеке.
И попутное жизненное влияет на ход моих мыслей — например, в общении с художницей, давней знакомой Галей Кисляковой — о её отношении к творчеству — вот "не работалось", и насиловать себя ни в коем случае (нечто подобное было, как я сейчас прочёл в примечаниях к "Анне Карениной" и у Льва Толстого в период работы над романом), но когда вырисовалась — по-моему "духовная монада", идея — в исходном значении этого слова — идея картины, тогда — за дело. И задача творца — довести до возможного совершенства...
То, что встречается в жизни, попадается на глаза. Интересны также публикации о характере, природе биополя, причем истоки этого феномена — в глубинных свойствах материи вообще на субатомном уровне, особых случаях синхронизации, но об этом опять-таки — особо. Да какую статью или заметку не беру — из раньше или позже отобранных — каждая по-своему, и кажется — мне это не кажется — льёт воду на мою мельницу. При сплавах цезия, как замечает автор одной из статей, обнаруживаются неожиданные порой "таланты" металлических ансамблей. А — в другой статье — как по-разному влияют растения близрастущие друг на друга: в одних случаях благотворно, в других — угнетающе. И в каждом таком явлении ничего мистического, но — неразгаданное или необъяснимое, но — вполне вероятно, легче понято при "монадном" подходе. Право, любое из того, что названо, заслуживает более подробного рассмотрения, что, возможно, осуществится на следующих страницах.
Синхронизация
Мы немало уделили внимания совместимости частей в целом, отдельных монад в сигмонаде, но в основном — в структуре, в пространстве. Вероятно, не менее важна или пускай интересна совместимость монад во времени. Поскольку возможность или необратимость такого совмещения не столь очевидна и понимаема как совместимость первого рода, придется поговорить об этом обстоятельней. Но прежде то, что для нас несомненно. В определенной точке пространства нечто материальное может находиться лишь в едином времени, иное допустимо разве что в фантастике, как например в одном из рассказов Бредбери о встрече астронавта с марсианином, когда они общаются, но рукопожатие исключено напрочь, так же, как, скажем, с отражением в зеркале. И в некоторых, вроде бы достоверных сообщениях о том, что кто-то вдруг переместился в прошлое — почему-то такие штуки происходят во Франции, или наоборот, кто-то из прошлого залетал в наш век, во всех таких сообщениях обстановка в пространстве занята или тем, что там находилось в своё время, или тем, что пришло из былого, но никак не материализованное Пастернаковское — "как образ входит в образ и как предмет сечёт предмет".
Есть ли вообще во вселенной монады, которые оставались бы на всех своих уровнях неизменными в пространстве и времени или — только в одной из этих категорий? Даже предполагая, что какая-то монада остаётся в том же пространстве, но неизбежно уже в другом времени, когда хоть как-либо изменилась сигмонада, в которую данная входит как составляющая или как-либо зависящая. Может быть, поэтому в реальном мире "остановись мгновенье", даже когда оно "прекрасно" — невозможно.
Свидетельства такой синхронизации процессов мы видим и взглянув на наручные "атомные" часы, и узнавая об открытых сравнительно недавно удивительных небесных объектах — пульсарах. Опять-таки относительно недавнее сенсационное открытие учёного-химика Белоусова — о пульсирующих реакциях при образовании растворов, включающих определённые компоненты, только нашло подтверждение в вариантах других сочетаний, но и, по мнению биологов, находит своё место в системах жизнедеятельности в качестве своего рода биологических часов. А без синхронизации локальных процессов, скажем, на клеточном уровне — немыслимы и биоритмы и основа жизнедеятельности. Можно привести примеры синхронизации и в технике, и в обиходной жизни, например, когда рота солдат марширует "в ногу" или восторженная публика аплодирует, или разом слышатся негодующие выкрики возбужденной толпы. То же наблюдается в ритуальных действиях, танцах — и сегодняшних, и в племенах, стоящих на невысоких ступенях цивилизации. Не знаю, насколько правомерна версия о возможной синхронизации клеток головного мозга особенно в смертный час, что создаёт возможность посыла "образного" сигнала, "фантома" кому-либо из близких, о чём у нас предстоит разговор, отталкиваясь от книги Фламмариона.
Во всяком случае определённая активность прибрежных моллюсков напрямую синхронизируется с отливами и приливами, зависящими от движения Луны, и так ж, с теми же фазами Луны, повторением определённой фазы настроен менструальный цикл женщины. Годичные солнечные циклы запечатлены на древесных пнях. И когда узнаёшь, что победителями в соревнованиях по синхронному плаванью стали девушки-близнецы — тоже задумываешься: может неспроста, хотя в командных соревнованиях такого рода не менее высокие результаты показывают и случайно подобранные спортсменки. Но вообще-то, мне кажется, синхронность — частное проявление формирования монад и их взаимодействий посредством и полугипотетических квантов времени. Или пространства-времени, что в определённых масштабах могут быть представлены вкупе с категорией энергии как бы в трёх ипостасях.
Возможно и та константа, которая именуется скоростью света определяется возможностью существования фотона в системе этих пространственно-временных квантов. Равно, как и структура атомов, их размеры, взаимодействия электронов — отчасти подобно фотонам, полураспаду нестабильных изотопов…
Слушая сонату
Поставил пластинку — у меня по-старинке — не кассеты, не магнитофон, не "диски", а пластинки — и слушаю сонаты Моцарта в исполнении Клиберна. Наслаждаюсь, как древние пением Орфея, или африканцы-аборигены — отплясывая в такт барабанам там-там. Представим, что одна и та же нота в одном исполнении повторяется с равными промежутками времени — тикают механические часы — какова реакция? Помнится, по гипотезе академика Ивана Павлова такая не раздражающая монотонность как бы передаёт эстафету усыпления от одной клетки мозга к другой — так ли?
То ли дело — определённая последовательность звуков различных, да еще с различными интервалами между ними, да еще не единичных, но аккордов, и в виде какой-либо мелодии, темы, в ансамбле нескольких музыкальных инструментов... Итак, поступающая в звуковой, музыкальной форме внешняя информация настраивает — даже, как показывают эксперименты, — растения, живые организмы, не говоря уже о человеке — какие-то клеточные структуры определённым образом. Пшеница в поле, возле которой звучат фуги, дает лучший урожай коровы радуют доярок, — так это или не совсем — допустим так, но уж то, как на людей действует музыка, как точно замечено в "Крейцеровой сонате" Льва Толстого, настраивая на грусть или веселье, заставляя переживать и наслаждаться гармонией, понятно, каждого по-своему…
Видимо, тонкие, тончайшие влияния музыки на структуру, управляющую живым организмом, нервную систему, даже высшую, как-то поддерживают жизнедеятельность, но узнать бы — как же именно? Если опыты с пшеницей и коровами не вызывают сомнений, то это объяснимо со, вполне материалистических позиций. Звуковые волны — это реальность, и если растения чутко реагируют на погодные изменения температуру и влажность воздуха, электрическое — высоковольтное, магнитное поле, и особенно взаимовлияния — стимулирующие и угнетающие одного растения на другое в зависимости от вида, если все это несомненно, то и воздействие звуковых волн и рост, развитие клеток живого не таит в себе ничего невероятного.
Орган слуха, тем более, высших животных играет немаловажную роль в существовании, поведении, самочувствии. Могу засвидетельствовать, что кот неравнодушен к интонациям фраз, обращенных в его адрес, да и попугаи начинают подсвистывать, когда я ставлю ту или иную пластинку. В одной из заметок я прочел, что фуги Баха действуют на удойность коров куда эффективней, нежели "тяжелый металл", и я могу понять этих животных, однако связь между фугами и работой молочных желез остаётся такой же непонятной, как эмоциональное воздействие Крейцеровой сонаты на героя одноименной повести Льва Толстого, и на её автора — и для него самого, в чём он так пронзительно признается.
Разумеется, не только каждое живое существо, но и каждый человек воспринимает по-своему, уже говорилось — в зависимости от музыкальных способностей — слушателя, но и наверное — склада ума, характера, настроения, от исполнения, наконец. И не сравнить ли творческую личность с дирижером, добивающимся наилучшего — как он это понимает, чувствует — звучал: каждого инструмента в симфонии — когда согласно своим генетическим "нотам" гений организует звуки, слова, краски — в нечто совершенное. Опять-таки — что значит "совершенное"?..
Соты
Продолжаю читать и восхищаться "Мыслями" Паскаля. "У всякого знания есть две крайние точки, и они соприкасаются. Одна — это полное и естественное неведенье, в котором человек рождается; другой точки достигают возвышенные умы, познающие всё, что доступно человеческому познанию, уразумению, что по-прежнему ничего не знают, и, таким образом, к тому самому неведенью, от которого когда-то оттолкнулись".
Не смея полагать, что сдвинулся по пути научного или иного рода познания мира, я ощущаю определённую растерянность перед этой необъятностью "леса", что едва просматривается за "деревьями" на опушке цивилизации. Но там же, как говорится, и моя делянка, по которой прошёл плуг, и там я выращиваю свои деревца или цветы, — деревца которые, может быть, и не дают плодов съедобных, и цветы, что просто временно радуют глаза...
Предыдущая главка завершилась фразой о "совершенстве" произведений ума и рук человеческих. А все ли столь "совершенно" у Создателя всего сущего? В конце каждого дня творенья Он убеждался, что "хорошо" , однако обратим внимание на то, что все-таки делалось это поэтапно и как признали теологи нового времени, "день" Ветхого завета мог длиться и миллионы лет. И — уже по-монадному — первое совершенное создание — это та, будем считать, бесконечно малая частичка пространства-времени-энергии, что рождается из небытия и, по монадным законам, в сочетании с мириадами ей подобных образует всё, что есть во вселенной и так или иначе нами воспринимается как сущее.
Не сразу, и не вдруг, но уж ежели получился стабильный атом водорода, гелия, а то и углерода, то — пусть не навечно, так очень надолго. И технология соответствия этих атомов наиболее устойчивому их состоянию отработана — важно только воспользоваться благоприятными обстоятельствами. И — определенными возможностями, талантами каждый атом наделен, и раскрываются они в различных вариантах взаимодействий с окружающими атомами.
И планете нашей повезло, настолько, что при внимательном рассмотрении трудно отделаться от мысли, что Нечто все время подталкивало формирование океанов, гор, их содержимого, структур, размещения, освоения пражизнью и так далее — к такому изумительному и гармоничному многообразию, в котором естественное разрушение и даже гибель частного — в общем — не трагедия навечно, — словно отражение того же в искусстве. И день ото дня, хотя порой и "дольше века длился день" — вызревало то тут, то там — совершенство. Неведомо когда и как зародилась "душа улья", но как не признать идеальной конструкцию сот — по добываемому в природе сырью и получаемому материалу — воску, заметим, у каждой породы пчёл несколько отличающейся по составу, и прямо-таки идеальной архитектуре, словно по выверенному алгоритму, просчитанному на компьютере и тысячекратно воплощаемому.
Не таковы ли "соты", из которых строится всё духовное богатство человечества, в которых хранится драгоценный "мёд" — снова то же вроде бы несказанное — духовность? Заезженное понятие, термин, но нет подходящей замены. Выработанное веками человеческой эволюции — членораздельные звуки, слова, ноты, краски с бесконечными вариациями их сочетаний? Из таких монад Творцу — почему бы и тут не с заглавной буквы — куда легче создавать духовную пищу, если не современников, то потомков. И уж какими должны быть такие "соты" — врожденное, пускай не инстинктивное, как у пчел, но в чем-то сродни ему. И если у всех "пчёл-строителей" проявляется одинаково, то у творческих натур предопределяется талантом, гением форм — симфоний или математических абстракций, живописных полотен или движений танца, сочетаний слов или лицедейства, восходящего, может быть, к прадавним животным метаморфозам, когда во избежание опасности, для устрашения или усыпления бдительности особь выдаёт себя не совсем за то, чем является на самом деле.
Ноомонада
Монада-Земля будем считать, с тех пор, как на ней появился вид гомо, даже скорее — гомо сапиенс. Вопросы, которые пытались люди решать доныне, и в будущем, возможно, начнут решать более комплексно: была ли до этого "гармония в природе"? Внес ли человек дисгармонию или это тот прыжок в эволюции, который, подобно предыдущим, как-то изменил общую картину жизни на планете, ее ноосферу по Вернадскому — и только? И, главное — каковы закономерности развития общечеловеческой монады, причем в первую очередь даже не внешние, сугубо материальные приметы цивилизации, сколько движущие духовные силы, устремления?
Грубо говоря, людям позволено было испытывать — что можно и чего нельзя — именно такой плод вкусили они с древа познания, может быть, преждевременно, едва выйдя из райских кущ неведенья. Собственно, то же было позволено монадам и на низших ступенях. Рыбе в первичном океане нельзя было и помыслить выйти на сушу, которая ещё не обнажалась на сплошь залитой поверхности планеты. Но — когда это произошло — шаг за шагом отчаянные земноводные приспособились к такому образу жизни, а иные из них и вовсе расстались с водной стихией, более того, кое-кто допрыгался до того, что выучился летать…
Но сама вода — когда ее витающие в атмосфере молекулы при снижении температуры Земли устремились на её поверхность, покрыли всю твердь, растворяя бесчисленное разнообразие солей, способствуя образованию органических соединений, тая в себе первые проблески памяти, благословляя сложные соединения, вроде РНК на повторение самих себя, воспроизведения себе подобных... Но когда монады — той же воды, определенных видов вирусы, рыбы, лягушки, птицы, обезьяны — воплощали каждая идеально-стабильную модель, — то становление монады на этом завершалось. "Почти" — ибо неторопливая эволюция живого на земле всё-таки шла своим чередом.
Отвлёкся на продолжение чтения "Мыслей" Паскаля, и вот: "Действия арифметической машины больше похожи на действия мыслящего существа, нежели животного, но у машины нет собственной воли, а у животного есть". Этот бы эпиграф взять ко всей былой, и не утихающей еще дискуссии на тему "Может ли машина мыслить?"— имеется в виду компьютер энного поколения, то есть каковы пределы или возможности его интеллекта, лучше сказать, своего рода души? Степень свободы у компьютера, по крайней мере, даже последних поколений, меньше, чем, например, у вируса или, возможно, сложной белковой молекулы.
Может быть, и впрямь библейская дата "сотворения мира" соответствует точке отсчета начала человеческой истории, человека, обретшего свободу духа на порядок выше, чем гоминиды или питекантропы, неандертальцы? И познать закономерности такой эволюции этого вида — вот задача, что по плечу ученым или пророкам. Каковы подлинные движущие силы этого процесса? Тем более, эти силы порой или всегда действовали по нарастающей, с ускорением, подобным ускорению свободного падения в известной формуле.
Возникло всё расширяющееся поле реализации возможностей раскрепощенного духа, и это выражалось в самых разнообразных формах. Происходило усиленное формирование "души племени", начиная с осознания себя особые подвидом — со своим языком, мифологической памятью, обожествленными природными монадами — отдельных животных, растений или Солнца, Луны; обычаями, — когда поощрялся и индивидуальный вклад каждого в соблюдение и обогащение этой общеплеменной души, и сдерживающие правила существования, но допускали или карали отступничество от общепринятого на данном этапе.
Повторяя, в общем-то общеизвестное, возвращаюсь к главному для меня — как отдельная монада-личность человека связана с общемонадным духовным полем — с рождения или, может быть, с зачатия — едва ощутимыми в то же время всеми "серебряными нитями".
Завоеватели
Рукопись моя всё больше напоминает поэтический сборник —стихотворения в котором связаны между собой не какой-либо чётко просматриваемой мыслью или настроением, но лишь личностью автора и его судьбой. Можно ли считать, что любая монада захватывает себе определенную часть пространства, и что, в свою очередь, обеспечивает этой монаде максимально-возможное время существования? Каждый атом занимает своё пространство, и ядро его — своё, однако, заметим, поле влияния этого ядра простирается на весь объём атома и даже сверх того. Сильным давлением можно заставить уплотниться даже массу воды в замкнутом цилиндре, как пассажиров в переполненном троллейбусе, но — до известных пределов, а дальше — никакое давление не действует. А замерзая та же вода, в отличие от бруска металла, не ужимается, запретив, оказавшись в бутылке, запросто её разрывает.
Знаем ли мы, отчего столь невелико горчичное зёрнышко, из которого, как отмечает Библия, вырастает большое дерево, и сравнительно крупная фасоль отнюдь не вымахивает вровень с деревьями. Между прочим: не знаю, как атомы или молекулы, но зёрна пшеницы или риса даже одного сорта и с одного поля не обязательно весят или занимают объём совершенно одинаково, с точностью до неизвестно какого знака, зерно с куриное Яйцо — только в той сказке, что декларирует благость старины, равно как и вряд ли возможно то же зерно с маковое зёрнышко. И ещё обратив внимание на то, что объём семени совершенно не пропорционален объёму генетической информации, даже если взять семечко без окружающего плода, так сказать, в чистом виде.
Тем более, такого вопроса не возникает в отношении животных: крыса не глупее кита, особенно, когда собирается крысиная стая. Впрочем, и кит, кажется, не одиночка, но он мигрант в океане — его кочевое пространство идёт вслед за ним. Бывают большие муравейники, но всё-таки не больше, скажем, чем пирамида подушек и подушечек в мещанских спальнях. А поле, поверхность леса, контролируемая особями данного лесного муравейника, — гораздо шире. И многие виды зверей, птиц метят в лесу или на равнине свои владения — в определенном смысле: зону, где добывают пищу, строят сенью. Но параллельно оказывают влияние на всё, пусть не на всё, но на что-то из живущего и растущего в этом "владении". И растения, как до того отмечалось в общем, выделяют вещества, в ряде случаев воспринимаемые нами как запахи, а порой и не ощущаемые явно, — которые угнетающе или стимулирующе действуют на растения других видов. Взаимно угнетают друг друга фиалки и сирень, тюльпаны и незабудки. Подавляет многих соседей белая акация. А фасоль и кукуруза друг друга, так сказать, поддерживают — совместно лучше растут...
Где бы ни находилась пчела, над нею властвует "душа улья", и каждому из нас даже ночью никуда не деться от дальнодействия солнца, впрочем, и полная Луна выказывает свою таинственную власть. Но у живых существ власть над пространством и временем осуществляется через продолжение рода, включая обеспечение потомкам наиболее благоприятных условий выживания. И отсюда рвение в выполнении установлений "души улья", как гарантии продолжения рода в целом. В прачеловеческих племенах эта биологическая установка по-видимому приобретает специфические очертания, то есть власть над природой — через соплеменников или непосредственно выражается и отражается прежде всего в духовной сфере.
И тут, мне кажется, не последнюю роль играл инстинктивный ужас неповиновения "душе улья", ибо такое влекло за собой угрозу — в той или иной мере — оптимальному продолжению рода. Возможно, здесь истоки искупления такого рода греха — жертвами вплоть до человеческих, молитвами, заклинаниями, и, главное, собиранием ритуальных действий, обрядов и обычаев, как хранителей основ тех генетических цепей, включая и "третью спираль", что не позволяют чересчур своевольничать во вред своим...
Душа улья — где она?
Прежде всего, наверное, в пределах, в границах самого улья. Там, где кипит жизнь каждой особи и всех в совокупности. Отдельная пчела может залететь на дальнюю лужайку, однако если её поймать, изолировать, и даже создать все условия для благополучного существования, вряд ли удовлетворится этим, да и вообще — может и не выживет... И человека, когда он на чужбине, тянет на родину — пусть не каждого, но туда, где, должно быть, как-то чувствуется тот же несказанный "дух улья". Впрочем, как отмечалось, и люди, как и некоторые растения или животные, запросто приживаются в чужих краях, обретая, так сказать, вторую родину.
Физики доныне только разумом воспринимают так называемый дуализм электрона — то, что он одновременно и материальная частица, и волна, ведь житейский опыт подсказывает, что молния, гром, ветер, взгляд — это одно, а облака, кирпич, глаза, земляника — нечто иное. Все это можно — речь идёт о вещах материальных — и пощупать, и взвесить и сохранить, а вот ежели то же предстанет лишь на экране телевизора, то не более, чем фантом, призрак, переданный все же радиоволнами, и лишь в наш век мы уверовали в то, что магнитные бури могут воздействовать и на самочувствие.
Между тем, не разумом, но всем своим существом мы ежечасно ощущаем себя в некоем, пусть будет условно энергетически-информационном поле, во многом определяющем духовное состояние, да и физическое в немалой степени, а как по Лазареву, то — исключительно — со ссылкой на "карму" — нехорошие поступки и даже мысли самого индивида, его предков, его близких, и по его утверждению этот негатив безграничен — от аборта прабабушки до пожелания подруге развестись со своим недостойным супругом. Но — будем более сдержаны, хотя не признавать для нашей жизни и даже судьбы воздействия не всегда явных факторов — материальных или информационных — дань кондовому материализму.
Полумедицинский термин "ландшафтотерапия" лишь в некоторой степени проясняет в чем суть. То есть предполагается, что горы и оливковые рощи с одной стороны и ласковое море с другой — успокаивают неврастеника, ипохондрика с камнями в желчном пузыре и помогают ему если не выздороветь, то хотя бы несколько поздороветь и повеселеть. Но разве не столь же благотворно на душу действует прогулка по лесной тропинке? Я пока не касаюсь исцелений тела и души экстрасенсами, пастырями или учёными на основании энергетически-информационных методов, как у Лазарева и иже с ним. А естественные декорации наших жизненных трагикомедий, и сотворенные людьми существуют и в пространстве, и во времени, и ещё — но об этом опять-таки позже. Припомним, каково бродить по незнакомому городу, или, не приведи Господь, пребывать в "казенном доме", плыть на лодке по тихой речке, или морозной ночью вглядываться в окололунный ореол... Нет, у каждого свои воспоминания, и лучше, может быть, вспомнить из русской литературы знакомое: приозёрный рассвет в стихах Никитина, Пушкинских "Бесов" — "страшно, страшно поневоле средь неведомых равнин" — заснеженная метельная степь, или полная жизни степь — у Чехова; или чудесные картины природы в "Анне Карениной"…
Принято считать, что литератор, описывает пейзаж как декорацию, соответствующий фон для настроения и действий героев произведения; полагаю, что взаимосвязь — интуитивная здесь иначе. Всё дело в значительной мере — в той совместимости живой души и места-времени со всем его населяющим. Я уже приводил примеры того, что некоторые виды растений и животных могут обитать и продолжать размножаться лишь в определённом уголке Земли, а другие распространились, порой подвидами, чуть ли не во всём подходящем климатическом поясе. И люди, наверное, так же.
"Родина-мать" — не такая уж надуманная метафора, и, замечу, отношение к матери тоже может быть вплоть до нероновского, и, по крайней мере, в окружающей нас дикой действительности, зачастую полное отчуждение от матери сродни такому же отношению к родине. Но всё это частности; иллюстрирует главную мысль: о зависимости каждой особи, монады от — не только "души улья", хотя этого, — в первую очередь, — но всеобщей, неведомо зачастую для нас в пространстве-времени — "души общемонадной", спешу подчеркнуть — вовсе не мистической её ипостаси, но в таких формах и проявлениях, нередко едва уловимых, которых хочется коснуться.
Откуда приходят сны
Наш век ввел в научный обиход такие понятия, как подсознание, ретикулярная формация мозга, архетип. Попросту говоря, у каждого индивида некая глубинная память хранит, можно сказать, всё нужное и не нужное для жизни: и то, что поразило несмышленыша буквально в первые месяцы и даже дни его появления на свет, и его детские тайные желания и обиды, и какие-то потайные отроческие стремления и комплексы, и следы встреч с друзьями, подругами, книгами, природой, и даже то, во что веровали самые отдаленные предки — их представления о мире и о себе — всё, всё хранит эта сверхпамять души человеческой...
Из этой пропасти памяти просачивается то, что в большей или меньшей степени определяет наши мысли, поступки, судьбу, если угодно. Спасибо Фрейду, Юнгу за то, что они нащупали отдельные "серебряные нити", которые тянутся из этой глубины прапамяти, проводники скрытой сексуальности или "зова предков". Проводимость усиливается при отсутствии контроля разума, во сне, и расшифровка снов в этом плане может дать понятие о том, какая проба взята подобным монадным лотом из душевной пучины.
Феномен памяти открывается нам в основном своей избирательной гранью — представляется, что запоминается лишь то, что так или иначе, как говорится, задевает за живое. Но обратимся к тому эксперименту, когда было установлено, что вода "помнит" о соединении, что было в ней растворено, хотя не осталось от него ни одной молекулы, и ведёт себя вода после этого так, словно запомнила наставления и реакцию того, что было растворено. Более того, если верить описанному в одной из статей вроде бы непредвзятого журналиста, экстрасенс Левчук даже усилиями воли ухитряется придавать воде в закрытой колбе определённый привкус. И свежая реклама небезызвестного Чумака о том, что он заряжает воду, а также кремы и мыло целебными свойствами, что вроде бы подтверждается таким образом возродившимися после различных недугов пациентами, притом заочно — заставляет: выхватить из предыдущей фразы предостережение "если верить"...
А перед мыслителями, исследователями возникает сложный вопрос: что же всё-таки попадает в этот кладезь индивидуальной памяти? Какие мимолётные впечатления детства, или те, на которые как бы не обращалось внимания, или дошедшее из былого предков — сохраняется или улетучивается из бездонного колодца души, хранящего, накапливающего или иссыхающего к старости касательно живительной влаги памяти, связующей время жизни? Почему и каким образом, или отдельно "почему?", и "каким образом?" всплывает то или другое из глубин памяти? Когда встречаемся с человеком, с которым не виделись несколько лет — отмечаем, насколько изменился, даже в частностях, узнаём голос; вспоминаем мелодию, и то, что вроде бы забылось, когда перечитываем книгу; и слова иностранного языка, когда приходится напрягаться, чтобы понять говорящего на этом языке и отвечать ему...
И, может быть, главное — непроизвольное, свободное образование из того, что таится в недрах и вырывается наружу, подобно нефтяному фонтану — во снах ли, в творчестве... Как мне созвучна мысль из набросков работы о сущности сознания моего сына Алёши — как я понял — что закономерности воплощения в тот или иной вид живой природы аналогичен законам сотворения духа человеческого — песням, картинам, статуям. В природе удача возможного восхождения на более высокую ступень монадной иерархии при наличии исходных компонентов зависит от условий, того монадного поля, за которым монада находится, и один из благоприятных факторов — катализатор, который недаром и весьма продуктивно взят на вооружение жизнью в образе ферментов, так вот разум, сознание — это в лучшем случае тот ненавязчивый, сохраняющий должную отстраненность катализатор, который необходим гению, да и любому творческому индивиду. Нехорошо, когда этот катализатор делается сущим ментором, и худо, когда не настраивается на "Ты доволен ли, взыскательный художник?..."
Седьмой день
Перефразируя слова Михаила Глинки о том, что "музыку создаёт народ: а мы её только аранжируем", скажем, что всё рождаемое полем, засеянным — нерукотворно — семенами культуры вырастает так или иначе при благоприятном климате, но под присмотром талантливого, гениального "земледельца", собирающего духовную жатву своими руками. Но если садовод, селекционер по Мичурину "не может ждать милостей от природы", то труженик на ниве культуры почти целиком зависит от этих "милостей", и что попишешь, когда эта природа столь милостива не к подвижнику Сальери, а к "гуляке праздному" Моцарту, хотя эти слова Пушкинского Сальери вряд ли на самом деле характеризуют и Моцарта, и самого Пушкина...
Если на минутку отвлечься от классической эволюционной теории происхождения живого на земле: принять во внимание, что, скажем, олень мог появиться прежде, чем произросли травы и кустарники, а лев по меньшей мере параллельно со своей потенциальной добычей и обязательной пищей, то всё-таки в какой-то момент Творец — будем условно так именовать эту духовно-творческую силу — создал дождевого червя, и тому суждено было "плодиться и размножаться" ничуть или почти не меняясь на протяжении миллионов лет, а с попугаями, обезьянами, и, рискнем утверждать, с человеком Творцу повезло больше — в те моменты Он, видимо, был в ударе, вдохновенье воплощалось в замечательных созданиях, хотя и к дождевому червяку нельзя предъявлять никаких претензий, и обеднела бы природа без его существования.
Разумеется, в любом творческом процессе присутствует эволюционная преемственность, и если стрела эволюции живой природы во времени не направлена вверх, то — человеческой духовности в последние века или тысячелетия, мне порой кажется, скорее вширь... Крыса по всем статьям даёт фору дождевому червю, но кто докажет, что Роден выше Фидия, Прокофьев — Шуберта, Пикассо — Рубенса, Юнг — Платона, Макс Планк — Архимеда, Лев Толстой — Гомера?.. Я нарочно беру "звёзды первой величины", и, справедливо писал Белинский, сравнивая Пушкина и Лермонтова, речь не о том, кто "выше" — просто Лермонтов призван отразить другую эпоху. Говорю вещи достаточно банальные лишь для того, чтобы подчеркнуть — мы смутно представляем себе то духовное поле, на котором вырастают окультуренные плоды человеческого общения.
Не только во времени или пространстве, но и в сложнейшем переплетении "серебряных нитей", связующих миры — подземный и наземный, космический, и живых существ, и людей своего племени, и чужеземцев — вовсе не в мистическом плане, а в том, разумеется, что эти нити далеко не всегда ощущаются, и, тем более, воспринимаются сознанием, разумом. В начале образования рода человеческого общемонадное поле для каждого индивида было достаточно определённым, лучше сказать, не таким расплывчатым как нынче, что позволяло легче приспосабливаться гуртом к меняющимся — пусть постепенно — внешним условиям и выкристаллизовываться разным подвидам что ли — гомо сапиенс.
И духовные молекулы "третьей спирали" в виде языка, идиом — пословиц и поговорок, мифов, преданий, обрисовывающих реальные, наиболее яркие явления жизни рода, и объяснение своего мироощущения и миропонимания, обычаев и обрядов, напевов и рисунков — запечатлевалось в душах, в подсознании членов рода, и как-то, может быть, и генетически передавалось по наследству. А вызывались к жизни эти "духовные молекулы", извлекались подобно нужным атомам растениями из почвы теми "корнями", что наиболее чувствительными отросточками, "серебряными нитями" были связаны со всем духовным полем, и наилучшим образом организованы опять же духовно для передачи сородичам жизнеутверждающих в буквальном смысле элементов индивидуальных духовных полей монад-человеков.
Стимулы
Снова из "Мыслей" Паскаля: "Слава. Животные не восхищаются друг другом. Лошадь не приходит в восторг от другой лошади и конечно, они соревнуются в ристалище, но это не имеет значения: в стойле самый тихоходный дряной коняга никому не уступит своей порции овса, а будь он человек — пришлось бы…"
Тут Паскаль не совсем прав вот в чём: в животных сообществах также существует иерархия, когда альфа — наиболее сильный, агрессивный, а бета, тем паче омега — вынуждены уступать свою "порцию" овса. И в человеческом обществе далеко не всегда поэт или учёный получает большую "порцию овса", чем правитель и его слуги. Однако человек и на ранних этапах цивилизации научился сопоставлять свои положительные и отрицательные эмоции с источниками их происхождения, причём одухотворяя их.
Добрые и злые духи, божества таятся в рощах и реках, управляют ветрами и фазами Луны, способствуют удачной охоте или щедрому урожаю, побеждают свирепых хищников; вождь организует защиту от недругов и усмиряет соперничество в меру буйных юношей, но не менее ценен топор, выделанный умельцем; исцеляющие травки, настой которых сварен знахарем; восхищает, доставляет удовольствие — человек таки не лошадь — задорный танец, сладкогласный исполнитель песен, как на пиру у Гайаваты, умелый рассказчик. И тот, кто вытачивает занятную фигурку, и тот, кто предсказывает грозу или наводнение... Не знаю, — судя по некоторым описаниям, лошади на ристалище всеми силами стремятся вырваться вперёд — не только из-за занесенного кнута, возможно, какие-то начатки честолюбия и им свойственны, а уж для людей творческих наверное издревле внимание и восхищение соплеменников было поощрением, стимулом и вознаграждением, возможно, не всегда лишь моральным.
А теперь цитата из Карла Юнга: Проблема души нашего времени: "Мой читатель не должен опасаться, что я буду говорить ему об унаследованных представлениях. Я далёк от этой мысли. Автономные содержания бессознательного как доминанты бессознательного, как я их назвал, это не врожденные представления, а врожденные возможности, даже необходимости, направленные на воссоздание тех представлений, которые с давних пор выражались через доминанты бессознательного. Разумеется, каждая земная религия и каждое время имеет свой особый язык, который может бесконечно выражаться..."
Возможность! — не то ли "бессознательное", что заложено, в атомах углерода, способных соединяться в алмаз, или с другими атомами в белковые молекулы, рождать в конечном счёте живое, ещё не исчерпывая своих возможностей… Возможность — не только современному человеку трансформировать, но Юнгу же — победу героя над драконом — в симфонию, созданную Шостаковичем; или "числа" Пифагора в систему квантовой механики. Мог ли наш предок, самый гениальный творить фортепианный концерт или разрабатывать аспекты многомерных геометрических миров?.. Но тогда зарождались в душах эти самые возможности и такого рода миропостижения и отражения в творчестве.
Другое дело — эти возможности чем дальше, тем больше делаются сходными с возможностями образования различных органических молекул в так называемом первичном бульоне в определённую эпоху — на всей земной поверхности, чего там только не рождалось вследствие мириадов "проб и ошибок", и, слава Богу, жизнь взяла своё. В двадцатом веке похоже особенно — локальные монадные поля сливаются в единый мировой океан. Сохраняя и относительно стабильные зоны, например, в некоторых азиатских регионах, и, может, в Европе тоже, а на Украине я бы назвал — "беспочвенные", не знаю — в какой степени. А как в Африке?.. И уж двадцать первый век...
Вторичный бульон
В продолжение предыдущего — строки из интервью Альфреда Шнитке: "Для меня вся жизнь есть непрерывное взаимодействие рационального, божественно предопределённого — и непрерывного потока иррационального, как бы ещё не проросшего, совершенно нового. А ко всему новому особенно приковано внимание Дьявола". И — "Произведение как бы навечно существует, творец не создаёт его, а расшифровывает, улавливает. Поэтому так бесспорно и так знакомо каждое выдающееся произведение: мы его уже знаем".
Полагаю, что примерно то же могла бы высказать какая-либо органическая молекула в первичном бульоне мирового океана на заре пробуждающейся жизни, преджизни на планете Земля. Возможность образования этих разнообразных "кирпичиков жизни", как, кстати, и атомов — со своими особенными, замечательными свойствами, возможностями — из тех же атомов реализовать нечто особенное, материально и духовно пульсирующее во времени, наконец-то могла быть реализована.
Конечно же, тут уж прямо по Опарину — мириады "проб" завершились выявлением "ошибок", того, что было нежизнеспособно, и на что немедленно набрасывался все разрушающий Дьявол. И могло уцелеть лишь то, что было ему не по зубам, что воплощало в себе, собой изначально духовно-монадную модель, существовавшую, как заметил Шнитке — в идее и ждущая своего рождения в среде, в монадном поле творческого гения. И в этом ветхозаветном "дне творенья", этих божественных сутках-других были, наверное, и звездные часы, когда находила адекватное духовному и материальное отражение "душа улья", дубрава, земляника, семейство кошачьих, разновидности обезьян...
Шли эпохи усложнения, эволюции, совершенствования: отработки и закрепления генетических кодов, двойных спиралей, — живые существа, их виды находили свою нишу в том или ином закоулке лабиринта, можно сказать — в нашей монадной модели — на нескольких уровнях — в закоулках, из которых нет лесенки наверх, на высшую монадно-духовную ступень. И оказавшись почти на крыше лабиринта, люди, гомосапиенс исхитрились сами достраивать лесенки и пробивать ходы на верхние этажи.
Ряд лесенок привел человечество на просторную площадку рубежа третьего тысячелетия — от рождества Христова, и здесь хочется оглянуться на то, что происходило, когда образующаяся в атмосфере вода постепенно залила всю твердь, растворяя разнообразные соли и включая во взаимодействие, как нынче говорят, "всю таблицу Менделеева", благо природа смогла породить несколько десятков видов атомов, каждый — в своём роде, со своими "талантами" и возможности вступать в союз с другими или себе подобными атомами, восходя при этом по степеням сложности, несмотря на колоссальные потери вследствие происков вездесущего Дьявола.
А за предыдущие века человечество выработало столько духовных атомов и молекул: слов, мифов, нот и мелодий, обычаев и изобретений, притч и сказок!.. Правда, в этом потенциальное океане до сравнительно недавнего времени существовали лишь отдельные моря, озёра, по-разному сообщающиеся между собой, однако, думается, именно в XX веке уровень этого духовного океана резко поднялся, и почти все духовное пространство планеты оказалось затопленным им, и нынче можно говорить разве что о глубинах этого океана, течениям, выравнивании солёности в разных точках или особой жизни на сохранившихся островах.
И, подобно тому, как масса готовых "блоков" — молекул РНК, ферментов, биологических мембран, химических стимуляторов роста и развития клеток, проводников электрических сигналов и так далее — позволяли нарождающейся жизни развиться в поисках новых форм и модификаций, и все "блоки" культурного развития человечества за полсотни минувших веков служат современным "игрокам в бисер".
Блуждающие гены
Буквально на расстоянии руки — от машинки, на которой печатаю эти строки, на подоконнике — несколько горшков с кактусами. В конце весны — начале лета пробуждение, цветенье — как у земляники и цветут они по-разному; впрочем — высокий пирамидальный, и другой, у которого на толстом листообразном отростке вырастает следующий, и трети с пальцеобразными стеблями — вообще не видел и не знаю — как цветут и цветут ли вообще. Зато цветенье трёх остальных наблюдаю уже не первый год. Один похож на голову Гоголевского героя — "редьку хвостом вниз" — зацветает бледно-розовыми мелкими цветочками, что держатся несколько дней и бесследно сникают. Другой с растопыренными во множестве, густо посаженными — не подберу сравнения — заостренными темно-зелеными миниморковочками, бы разрезанными пополам, — вырастают за несколько суток тоненькие длинные стебельки с — невзрачными цветочками, кисточками, что вовсе не торопятся отцвести, третий кактус, несколько напоминающий по форме старинное холодное оружие-шестопёр, с ребристой головой, как купола восточных мечетей, день за днём наращивает стебель сравнительно крупного красноватого цветка, что цветёт едва ли не целые сутки, а затем этот отросток с цветком совсем высохший отпадает.
Почему у каждого из этих кактусов и такая форма, и такой характер цветения? Видимо, всё это как-то взаимосвязано, но кто доподлинно знает — как? Таково соотношение внешнего и внутреннего каждого вида растения или животного, и не берусь утверждать или предполагать, что на основании кактусового экстерьера ботаник, впервые знакомящийся с данным видом, попытается определить, каковы у него цветы, подобно тому, как физиономист, гадалка, общаясь с клиентом, говорит о его характере, пристрастиях и даже судьбе.
Не уверен, что достаточно правильно понял бытующую ныне в некоторых научных кругах теорию или версию "блуждающих генов": каким-то образом, допустим, в организм животного с пищей поступают и гены других животных, тем более, растений, и эти гены порой не просто перерабатываются, как прочие белковые молекулы, но определенным образом включаются или влияют на генетика данного организма, верней сказать, на его потомство. Несерьезное подтверждение тому — некоторая схожесть отдельных человеческих лиц с мордами тех или иных зверушек. Полагаю, что скрещивание, селекция, мутация дают гораздо больше понимания изменчивости видов и — глядя на свои кактусы, на огород, или гуляя в лесу, не замечаю, чтобы каким-то образом даже за полвека в чем-то изменилась земляника, появились иные дубы или огурцы в чём-то сделались сродни помидорам...
То ли дело "гены" того, что я называю "третьей спиралью" духовные — в этом плане их роль в развитии человечества трудно переоценить. И, мне кажется, что в наше время такая духовно-генная миграция приобретает несколько эпидемический характер с непредсказуемыми последствиями. Впрочем, хотелось бы поглубже рассмотреть этот процесс, это явление, и тогда, может быть, дать оценку или даже прогноз — к чему может привести столь интенсивный "культурный обмен". Но для понимания сути дела, думается, надо бы понять — как, или посерьёзней: для чего, почему это возможно, необходимо в природе вообще, и каким образом проявляется на всех ступенях монадной иерархии.
Опять-таки в последнее время — повторись — в околонаучных публикациях появилось выражение "информационно-энергетическое поле" или указывается на воздействие этого поля. Вероятно, я понимаю под монадным полем примерно то же. Но, если кусочек железа железа, внесенный в магнитное поле, и сам становится магнитом, то какое тут "энергетическое" воздействие? Тем более, приведенные выше примеры позитивного или негативного влияния растений друг на друга — что в этом "энергетического" или "информационного"?
Вхождение в третью спираль
В моём понимании "третья спираль" — это по существу та же "душа улья", способствующая жизнестойкости данного животного сообщества определённого вида. Но на дочеловеческом этапе жизни на земле способность к воспроизводству породила двойную спираль или соответствующие механизмы у растений и животных, которыми каждый вид флоры или фауны воспользовался по-своему, но почти что раз и навсегда. Условия жизни, конечно, вносили свои коррективы и в физиологии, и образ жизни, и при случае давали возможность взлететь — для птиц в буквальном смысле, — а для ряда других животных в переносном — на более высокую ступень насыщенности "души улья" — и в улье, стае, и каждой особи.
Такая возможность представилась и предлюдям, виду гомо, и в этом смысле аппетит приходил во время еды — по мере развития рода человеческого, в частности — в отдельных этнических образованиях и вообще. Эксперименты с обезьянами показывают, что они в принципе могут кое-чему научиться, перенять у, так сказать, себе подобных. Однако "душе" обезьяньего стада такое ни к чему, даже таблица умножения или наделение сородичей именами. А для наших пращуров — или так уж припекло наращивать "третью спираль", иначе не выжить, или — параллельно — формировалась подходящая для этой цели мозговая структура, но пошло дело...
Поначалу, видимо, эта "третья спираль" выполняла те же функции — нормирования оптимального "духа" улья, стаи, стада, племени. Это предполагало большее взаимопонимание при совместных действиях, общение посредством языка, закрепление такой локальной общности, сплачивающее ее путем введения в обиход обрядов, обычаев, передающихся из поколения в поколение — мифов, совершенствование способов добывания пищи, орудия труда, приёмов охоты, скотоводства, земледелия или необходимого для кочевья.
По-видимому, на начальных этапах становления человечества, обособленных его групп, подвидов — процесс нарастания "третьей спирали" происходил в весьма замедленном темпе. Возможно в какой-то момент, допустим, для питекантропа эта духовная "спираль" становилась "необходимой, но достаточной", однако это в конечном счете не приводило к самоутверждению как вида, истребляемого более высокоразвитыми конкурентами или включаемыми ими путем смешения при контактах племен, и это обстоятельство по закону общемонадного устремления при определенных условиях позволило подниматься по иерархической духовной лестнице, стимулировало прапращуров к непрерывному обогащению этой самой "третьей спирали".
Следует особо отметить достаточную консервативность этой "третьей спирали", которая, наряду с двойной спиралью обеспечивает и ныне доминантность определённых этнических черт, в том числе национального характера, или, как модно теперь говорить, ментальности данного этноса в целом, и того индивида, который к нему принадлежит, хотя здесь возможны вариации, порой весьма существенные, отклонения от среднего, тоже довольно значительные. Полагаю, что сравнительно недавний в исторических масштабах пример образования американской нации, как её именуют официально, весьма поучителен.
Однако проблему нужно разбирать пошире — наверное, потребность в обмене информацией с себе подобными, получение наиболее достоверной информации из окружающего мира для тех, к кому мы вправе приложить термин "гомо сапиенс" — сделалось насущной потребностью, и так же, как корневая система растений научилась выуживать из почвы нужные элементы, молекулы и доставлять их по назначению в стебель, листья, — кажется повторяю эту метафору — и люди учились придавать информации те формы, которые наилучшим образом закреплялись бы в памяти и служили базой для участия индивидуальной "третьей спирали" в аналогичной — племени, народа, в конце концов — всего человечества.
В этом действе, в этом многовековом представлении, идущем на множестве подмостков, зрители, а их большинство — "внимают актёрам, открывающим им нечто новое, вернее, заставляющим по-новому взглянуть на уже знакомое, и впечатление от каждого миниспектакля — песни, книги, картины, симфонии, закона физики — не проходит бесследно. Может показаться, что зрители в данном контексте — пассивные участники этих спектаклей, где личности в разные эпохи и в разных пьесах играют роли пророков и поэтов, посланцев Бога и Дьявола, певцов и мыслителей, — и разве что награждают актёров вниманием и аплодисментами, однако это не совсем так. Атмосфера тысяч и тысяч зрительных залов такого рода и есть то духовное поле, которое подспудно вдохновляет действующих на авансцене истории. И вдобавок всё наработанное предыдущими поколениями, и те национальные декорации и костюмы, которые так способствуют вхождению актёра в "образ" и подвигают его к тому, что выстрадано наедине, при репетиционных поисках перед зеркалом.
Кстати, и не в фигуральном, а в настоящем зрительном зале театра, на симфоническом концерте, не говоря уже о стадионе, мы совсем явственно ощущаем воздействие сцены, арены на зрителей, тем более, когда их достаточно, чтобы создалось чуткое монадное поле. Но не такой ли эффект наблюдается на иных собраниях, просто дружеских компаниях, в застольях? Конечно, исходя из этой концепции хорошо бы проследить — из каких элементов духовного океана и как, трансформируясь душой в новые духовные монады, происходит творческий процесс вообще или у кого-либо из известных сочинителей. Когда такое станет возможно?
Духовно-монадные регуляторы
В одной из предыдущих частей книги говорилось о РРР —регуляторах роста и развития растений. Особые химические соединения, вырабатываемые в клетках, но порой и выделяемые, например, листьями или цветами растения и вызывающие соответствующую реакцию у близрастущих. Может, и творческая личность рождается с неординарной "третьей спиралью", которая так же, как и двойная — физиологию, развитие организма, — предопределяет талант — математический или музыкальный?.. И только наше непонимание, лучше сказать, не постижение связи этой неощутимой "третьей спирали" с двойной, и опять-таки непонятность её возникновения лишают нас даже возможности поиска ключа к этой таинственной двери человеческого бытия...
Чисто человеческая способность быстрого, уже со второго года жизни овладения родным языком, а параллельно или далее — и другими я и — врожденная, и объяснение её подходящей структурой мозга столь же неопределённо, как и поиском "генов языка", хотя какое-то материальное базирование того феномена наверное должно быть. И некоторый избыток "регуляторов роста" в этом направлении способствует появлению полиглотов. Отличаются ли принципиально от этой способности к языкам и другие способности и таланты? Почти каждый малыш охотно рисует, и порой весьма неплохо — по-своему, разумеется. А что уж говорить о вундеркиндах, которые выдают всё как бы не из внешнего, научаемого, навеянного извне, но вызревающего изнутри.
Эти особые "регуляторы роста" духовности творческой бывают более узко целенаправленные, или целый спектр, как у Леонардо да Винчи. И как тут не вспомнить раннюю землянику в начале лета, и порой беленькие её цветочки накануне осени. Шестилетний Гаусс, оперирующий "числами", как, наверное, и не снилось Пифагору, или его сверстник Моцарт — кто в былые века мог мечтать о сочинении такой музыки, которую наигрывал, как мы теперь говорим, дошкольник? И даже не в раннем возрасте, и не в отроческие годы — вспыхнул гений Бальзака. Но, в отличие от РРР, стимуляция к творчеству человека основывается, по-видимому, на особой настройке его души, что на протяжении жизни в большей или меньшей, силой резонирует, отвечая таким образом на общую настроенность духовной монады данного этноса и эпохи.
Настроенность души Эйнштейна не могла быть такой же, как у Ньютона — не только потому, что он узнал о конечной скорости света и думал об уравнении Лоренца, но и потому, что переживал выстраданное Достоевским и отраженное в его романах, и наслаждался Моцартом. Тем более, Шостакович не мог писать симфонии, как Моцарт или Бетховен, и Пикассо рисовать в духе Рубенса. Влияние этой общей монады на личную — наукой, разумеется, не изучено, и тут пошли в ход оригинальные и, возможно, небезосновательные догадки гуманитариев — о том, что человек, выброшенный из гео- или даже гелиоцентризма — с одной стороны, и "покоряющий пространство и время" техническими средствами — не мог отчасти не перестроиться, не перенастроиться в своем мировоззрении и творчестве.
Трудно судить, как человек, ещё несколько веков назад полагающий себя обитающим в одном из благословенных уголков необъятной Земли, неведомой Ойкумены, почувствовал себя совсем иначе, уверовав в счастливую судьбу планетки, затерянной в бесконечности вселенной, или отчего и как многоэтажные дома и самолёты преобразили Лермонтовский стих в Пастернаковский. Надеюсь, нижеследующая аналогия не покажется нагло кощунственной, поскольку речь идёт лишь о законах природы: за сравнительно короткий исторический период возникло столько совершенно непохожих ни на своих предков, ни одна на другую — разновидностей собак; притом не только внешним видом и повадками, но и характером, повторю, весьма несхожи между собой. Изменение физиологического плана, внешнего облика человека насчитывает, пожалуй, гораздо больше веков. Но духовная эволюция идёт, можно сказать, по нарастающей, как, возможно, бывало с живыми существами в ходе эволюции, вероятно, всё же счёт шёл на тысячелетия, а не на века, но возможность мобильного изменения индивидов вследствие трансформации "души улья" несомненна, и имела место неоднократно. Наверное, и домашние животные тому наглядный пример.
Известная формула "человек — общественное животное" заслуживает особого внимания, поскольку с нашей точки зрения именно активное включение в сверхмонаду, сигмонаду ставит и часть, и целое, как нечто неразрывное на высшую ступень. Иначе говоря, если дубу всё равно, красоваться ли в дубраве или "среди долины ровные", в последнем случае даже предпочтительнее в некоторых отношениях, то муравьям уже совсем не всё равно — жить ли полнокровной жизнью в муравейнике или прозябать, верней, погибать в одиночку. Не здесь говорить об одиночестве у человека, это — отдельная тема, разговор о другом. О том, что если щука по своему интеллекту выше, чем пчела, то семья пчёл безусловно даёт фору единичной щуке, или, как, говорят, ни умна свинья, умнее крысы, но куда ей до изощренности крысиной стаи. Полагаю, что сказанное — повторенные мной же общие места, не требующие дискуссий. Однако, что же из этого следует?
Начнём с того, самоочевидного, что, опять же, как вроде бы само собой разумеющегося, не привлекает, не останавливает мыслителя: изначала в природе заложена тяга к созданию совместимых структур из различных элементов, лучше сказать, частей, что обеспечивает как жизнестойкость, так и новые возможности монады такого высшего порядка. Возможно, и элементарные частицы — каждая из них — также состоит из различных — это выделить бы курсивом — частичек, образующихся из монад бесконечно малых. Как, в свою очередь, — элементарные частицы образуют атом, повторять не стоит. Не будем говорить о звёздных ассоциациях или планетных системах, но ведь тоже факт — не бродят во вселенной звезды совершенно в отрыве от галактик или, тем паче, затерянные в космосе планетки, да и кометы и даже астероиды — отнюдь не вольные странники в космосе.
А уж когда зародилась жизнь на Земле... Живая клетка — сколько составляющих в ней, благодаря чему она столь успешно и многогранно существует. Исключительное единство при величайшей дифференциации, когда о несовместимости вообще не может быть и речи — принцип любого многоклеточного организма. Некоторые биологи считают, что и муравейник, к примеру, скорее можно рассматривать как единый живой организм, чем ряд отдельных, обособленных, самостоятельных особей. В каком-то смысле это же можно отнести к любой стае, и, возможно, племени. И, грубо говоря, так же, как потребность в селезенке или в глазах — ходе эволюции привела к их появлению и совершенствованию, эволюция человечества неизбежно должна стимулировать рождение и творческую деятельность изобретателей и поэтов.
Но если и биология, с порога отвергая телеологию в любых её проявлениях, по сути не ушла дальше Опаринской трактовки развития живого как слепого следования по пути "проб и ошибок", то что уж говорить о том, как понимать творческие устремления человечества; и не только творческие, но и организующие, и дьявольские?.. Тем не менее, можно попробовать, попытаться делать шажки в этом направлении — понимания сущности нашего бытия, тех подспудных сил, которые им движут...
Закончить страницу эту ( до перепечатки ) хочется тем, что называется "вставной репликой": парадоксальное утверждение, что содержимое произведений искусства не менее реально, чем сама жизнь, может, и не так уж далеко от истины — не всё ли равно как именно воплощена духовная монада, по крайней мере, для вечности.
Регистры
Нет, должен быть какой-то контроль сознания. Вернее, такое участие разума в творчестве, которое позволяет не сбиваться с курса, корректировать его, сверяя бурное течение творческой мысли с той духовной монадой, в которую эта мысль может и должна воплотиться. В бытовом плане антитеза такому контролю — рассеянность, что и у меня проявилась, когда я начал печатать эту главку сразу на листике без второго экземпляра ( перепечатываю теперь в пяти экземплярах — три в переплёт, один в "листках", и пятый экземпляр — когда случайно не добираю одного, а так — на выброс ).
Обрадовался, что удалось вспомнить заголовок, пришедший в голову, когда будучи с Сашей в мастерской художницы Гали Кисляковой, разглядывал её новые и знакомые работы, думал о них и о своем, в том числе о языках мыслей, если под "мыслями" понимать не обязательно воплощенное в слова, но, как уже в упоминаемом не раз Пушкинском "Моцарте и Сальери" то, что обронил Моцарт "мне в голову пришли две-три мысли, и я их записал..." — нотами, музыкой, и я с этим вполне солидарен. И у нашей давней приятельницы Гали мысли — в её картинах, так же и в танцах балерины, и в игре актёра...
Может быть, восприятие информации в виде мысли сродни той, которая в конечном счёте привела к формированию у живых существ органа зрения, глаз. Надо ли доказывать, насколько глаза важны едва ли не для всех животных, кроме разве что глубоководных рыб, кротов, летучих мышей и ещё некоторых видов. Но каково было бы существование слепых пчел, крыс и даже тараканов? Непрерывная обратная связь: расширение возможностей получения зрительной информации и повышение жизнеспособности вследствие этого от поколения к поколению способствовали формированию у каждого вида органа зрения, соответственного его потребностям и оптимальной духовной монаде.
Не так ли, в общем, во, что здесь именуется мыслями, —способствует формированию тонкой структуры человеческого мозга? Вспомним Гёте: "Если художник нарисует очень точно мопса, — цитирую приблизительно, по памяти, и попутно — высказывание Гёте сделано до появления фотографии, — то на свете станет лишь одним мопсом больше". Естественно, искусство должно открывать нечто новое, кстати, и настоящее фотоискусство. Но если это так, то чем объяснить, что мы зачастую с не меньшим удовольствием — в который раз перечитывая Чехова, слушаем вальс Шопена, всматриваемся в картину Рембрандта, присутствуем на том же спектакле или даже смотрим на экран, где идёт уже, может, не раз виденный кинофильм? С этим тоже надо бы разобраться, и стоит, наверное, попробовать.
Вспомним попутно и "разумный глаз", когда зрительные впечатления тут же обрабатываются мозгом, которому глаза служат окошками в мир, и не простыми, но как бы составляющими часть мозга, то есть частично с его функциями, и к тому не, о чём мы уже вели речь, окошками, через которые и мозг может кое-что высказать понимающим или в исключительных случаях и неживым объектам при телекинезе. Интересно, как шаг за шагом от поколения к поколению у животных формировался орган зрения — от слабой реакции на солнечный свет до "палочек" и "колбочек" сетчатки, зрачка, радужной оболочки с возможностью улавливания даже единичных фотонов, различий световых волн по их характеристике — длине волны, трансформирующейся в восприятие цвета.
Так вот: не эта ли информация особого рода, генерируемая творческими личностями, способствует совершенствованию человеческого мозга, души? Находясь в обыденных условиях мы, так сказать, механически или автоматически, почти безразлично смотрим на содержимое интерьера нашего дома, даже не замечая картины, может быть, кисти великих мастеров, и более живо реагируем на то лишь, что занижает нас в данную минуту — нужную книгу, зубную щётку, тарелку с едой; цветущий каштан за окном, обращаем взор свой или к игривому коту, или даже к ползущей по потолку мухе.
Но можно ли свести к общему знаменателю весь диапазон той незаурядной информации, которая как-то влияет на формирование души каждого индивида, информации или мыслей — от фуг Баха и Библейский притч до детективов и шлягеров? Опять-таки придётся прибегнуть к сравнению, может быть, недостаточно корректному, но в какой-то степени моделирующему то, что я намерен отстаивать как понимание действительной сути происходящего в душе. Речь пойдёт о еде, о пище, о питании, о яствах, о лакомствах, о гастрономии и гурманстве, — всё это перечисляется полушутя.
Прежде всего — если примеряться к монадной лестнице — надо отметить, что сигмонады по возможности включают в себя монады, находящиеся на ступенях, наиболее близких к первым. То есть, атомы образуются не из первичных бесконечно-малых, а уже из составленных ими элементарных частиц, молекулы — из целых атомов, живая клетка — из молекул. Растения предпочитают почву, где нужные для их жизнедеятельности, развития соединения можно доставать, так сказать, не выходя из себя. И представители фауны, от стрекоз до динозавров, постепенно населявшие планету, приспосабливались к определенной пище, растительной, притом с большей или меньшей прихотливостью. Тутовый шелкопряд, как и его предки, не признаёт никакого рациона, кроме молодых побегов шелковицы, его собрат дубовый шелкопряд набрасывается не только на листья дуба — это уже к сожалению для лесничего. Не вспомню сейчас, какой экзотический зверёк питается исключительно определенным видом бананов, а к свинье вполне приложим эпитет "всеядная", впрочем, как и к человеку с некоторыми оговорками. И, может быть, то, что человек, в отличие от своих предков — приматов, сделался и в значительной степени плотоядным, способствовало тому, что к "гомо" добавилось "сапиенс".
Диетологи в этом разобрались "по науке" — сколько нужно организму миров, белков и углеводов, и витаминов, и микроэлементов, и в каких продуктах все эти компоненты содержатся, и в каких дозах, и каково оптимальное меню для клиентов в зависимости от возраста и комплекций. Остаётся, правда, неясно, отчего некоторые блюда вкусны, а другие — не очень. Можно было бы сослаться на опыт наблюдения за домашними животными — положите в миску собаке или кошке разные продукты, и она безошибочно начнет с того, что для неё наиболее привлекательно, по нисходящей "вкусности" — пока не насытится. Казалось бы, всё ясно: инстинкт руководит выбором продукта, что для жизнедеятельности организма животного наиболее питателен или полезен. Но владельцы собак и кошек, тем более имеющие достаточный опыт не с одним любимцем, знают, что если один кот — прежде всего любитель рыбы, то другой обожает колбасу, а третий и винегретом не прочь полакомиться, или, как наш Мика — ждёт, когда его угостят шоколадом. И собаки по-разному относятся к молочным продуктам или кондитерских изделиям, встречаются и избалованные привереды.
И при этом различии вкусов в буквальном смысле — восприятий органа вкуса, несмотря на выражение "о вкусах не спорят" — в расширительном плане, — но если в узком, то всё же многие деликатесы являются таковыми для большинства граждан, с оговоркой — в иных странах деликатесами считаются такие экзотические вещи, которые никак не вписываются в меню других этносов. Да, уместно в этой связи вспомнить о специфике каждой национальной кухни, или о странности в этой же области у женщин во время беременности, или — о сопутствующих пище или не зависящих от нее приятных и неприятных запахах — это уже не о вкусе, но обонянии, и связь ароматов с полезностью для здоровья весьма неопределённа...
Все эти поминания — мостик к тому, что, должно быть, неспроста именуется "духовной пищей", той разного рода информацией, которой, как не хлебом единым, жив человек. В защиту своей аналогии пищи на столе и — духовной — оправданием мне пусть будет Гоголь, который сравнивает понимание ценителями поэзии стихотворных шедевров Пушкина, и не самых известных — с восторгом гурмана, что знает толк в кушанье из "птички с напёрсток". А разве не таковы ли, так сказать, миниблюда изысканной китайской кухни? Аналогия эта, понятно, весьма условна, но она позволяет поставить вопрос: какая же "духовная пища", каким образом производится и потребляется — кем и для кого, и — акцентируем — для чего?
Здесь последовательно — но не выстроено — отметим ряд существенных на наш взгляд моментов. Прежде всего, чем принципиально отличается информационный рацион животного от духовности человека? Наверное, тем, что животному почти довольно того врожденного, что определяет его жизненный путь в любых приемлемых для существования условиях хотя — и для миллионов людей фенотип немногое прибавляет к генотипу — язык, соблюдение выработанных данной этнической группой правил общежития. Интеллектуальная приправа к тому, что потребляет животная душа, прямо скажем, слабенькая. Разве что какие-либо наркотики позволяют достичь некоторого разнообразия суррогатом духовных яств.
Но на той же монадной площадке, где разместилось человечество, оно само соорудило своего рода вавилонскую башню, которую продолжает достраивать ввысь, нередко, правда, конфликтуя, особенно на нижних этажах духовности и всё более находя общий язык на этажах повыше. Многоэтажное здание воплощенной человеческой духовности и впрямь напоминает конусообразную башню. Чем выше — тем шире обзор и тем сильнее ощущается напряжение монадно-духовного поля, тем больше проходит и сходится на этой высоте "серебряных нитей". Но эти нити тянутся через все этажи — как бы определить — что за связь осуществляется в пределах этой башни...
Далее, если представить регистры, как переключатели информации, лучше сказать, мыслей с одного языка на другой — живописного на словесный, музыкальный, на образный или логический, то такое обобщение разрешает находить главные принципы рождения и воздействия мыслей на душу. Возвращаясь к аналогии пищи как таковой и духовной, заметим общеизвестное, что время от времени каждый испытывает голод, и вкушает с удовольствием, с тем большим, чем лакомей приготовленные блюда.
Повару, для того, чтобы приготовить королевский обед, необходимы нужные продукты и владение кулинарным искусством. Триада: продукты, рецепт и технология приготовления в этом виде человеческой деятельности ещё не гарантирует совершенства — поварской талант тут важен, как и в других делах и вещах. Это "чуть-чуть" может почувствовать не только гурман; и даже сварить кофе как следует, то есть так, чтобы причмокивать от удовольствия и вдыхать его аромат, и отхлёбывая глоточки — дано не каждому, даже когда под рукой и высший сорт кофе, и серебряная джезва, и жаровня...
Я уже писал, что меня изумляло — как жюри на конкурсе музыкантов-исполнителей отдаёт пальму первенства такому-то, хотя мне кажется, что не прошедший на второй тур тоже играет превосходно. Хотя — когда и не знаешь, что звучит исполняемое Рихтером или Хейфицем, всё же ощущаешь какой-то особый трепет в душе... Но откуда они сами — Рихтер или Хейфиц знали, как должна звучать каждая нота, чтобы душа слушателя затрепетала? "Спроси его…" — вряд ли ответит удовлетворительно. Перед выступлением маэстро настраивает скрипку, для рояля необходим специальный настройщик, но пианист тотчас определит — как настроен рояль. А кто же или что же "настраивает" самого маэстро? Но и его Всевышний, как Страдивари скрипку, рождает так, чтобы звучание было безупречным. А в чём Его секрет, мастерства Всевышнего — Творца? и кому он доверяет массовую продукцию?.. Время от времени в прессе появляются сенсационные сообщения о том, что наконец-то раскрыт "секрет Страдивари". Но — то это особые породы дерева; или их долгая выдержка в морской воде; или — состав лака, или вулканического происхождения грунт, на котором он держится — как бы то ни было, но именно такая скрипка резонирует так, что звук наиболее приближен к совершенному, насколько это вообще возможно.
Можно было бы, оттолкнувшись от вышесказанного, заметить: если весь арсенал современной науки и пытливость исследователей не в состоянии разгадать, в чём тайна изумительного звучании старинных скрипок, то что уж говорить о тайне рождения гения? Единственно, почти не сомневаюсь в том, что едва уловимые тонкости в этом случае — рождения гения, талантливого человека — пока ещё трудно распознать, обнаружить, скажем, исследуя дотошно хотя бы структуру мозга, — дело, мне кажется, сложнее и глубже. И если мы походим вокруг да около такой проблемы, то зазорного в этом нет — авось хоть в чём-то, как в детской игре, когда идущему спрятан и предмет хором подсказывать: "холодно", "теплее", "горячо" — и мы уловим скрытую "теплоту"...
На что делается ставка?
Если перед Творцом всего сущего стоял вопрос о выборе стратеги миропорядка, и он выбрал или определил монадный вариант, то, полагаю, не прогадал. Темно появление "нечто из ничего" — различных элементарных частиц из космического вакуума, но когда они в результате собираются в звёзды — уже здорово. Вездесущие и всепроникающие ангелы делают ставки на то, что вот образуется атом углерода — весьма вероятно, водорода — более чем вероятно, золота — маловероятно, однако порой выигрывает как раз тот ангел, который поставил на золото. Весь монадный фокус в том, что имеется возможность при благоприятных условиях рождения и атома золота, и — объединения этих атомов в самородок. Но — самое главное —определённые уникальные свойства — и того же золота, и свинца, и урана, не говоря уже об углероде...
А наряду с атомами стабильных изотопов — масса нестабильных; и — тех, что называют редкоземельными — в крупнейших лабораториях мира не наберётся и килограмма иных представителей этого семейства. Но то, что эти атомы не участвуют или не обязательны для жизни, и пока не востребованы и для технических нужд — ни о чём не говорит — и такие, наверное, вправе родиться, ибо "перед Господом все равны". Реализовалась и возможность планетарной Солнечной системы; астрономы не без оснований предполагают наличие подобных систем даже в нашей родной галактике, однако подбирается ли такая характерная свита, как, у нашего солнышка?..
Каждая звезда чем-то отличается от другой: величиной, составом, возрастом, а что уж говорить о планетах — и число спутников, и кольца, и магнитное поле, и атмосфера, и число оборотов за год вокруг Солнца, и за свои сутки — вокруг оси, температура — внутри и на поверхности... А выиграл-то тот, кто сделал ставку на третью от Солнца планетку — нашу Землю! Всё это современнику ясно и понятно было до моих напоминаний, но ещё несколько веков назад подобные рассуждения не обошлись бы без упоминания о божественном промысле. Впрочем, тогда и простолюдину, и учёному было всё или почти всё ясно и понятно — и отчего "так прекрасен этот мир", и что человек рождается со своим талантом, судьей. И оттого, что такая ясность сродни самоочевидности, возможные "почему?" казались даже вроде бы неуместными...
Почему именно земля? Почему Моцарт, а не Сальери? Почему углерод такой? На эти вопросы, как уже отмечалось, ответы вроде "так устроил Господь" или "по законам природы" равнозначны ребяческому "а потому!" Но почему всё-таки — и то, и другое, и третье сделалось возможным? На так поставленный вопрос и желательно получить внятный ответ. Итак, чем сложнее, чем выше по монадной лестнице система, тем больше требования к такой совместимости её составляющих, чтобы она, эта система могла относительно долго продержаться на данной ступени, и даже "подсадить" дочернюю на ступеньку повыше.
Мы можем вспомнить, как выполняет эти условия атом углерода, и что получается, когда, он при подходящих обстоятельствах взаимодействует с себе подобными и привлекаемыми к построению жизнеспособных в буквальном смысле структур. Может быть, невероятное число счастливых совпадений привело к тому, что в космосе появилась наша планета, и какая теория вероятностей определит уникальность или наоборот закономерность появления у миллиардов звёзд — и планетных систем, и аналогичных нашей по степени возможности, вероятности возникновения жизни и её эволюции?..
Итак, космический вакуум выбрасывает бесконечно-малые монады, из которых штампуются — или первичный набор "кирпичиков мироздания" — кварков, или сразу известные или не все известные нам элементарные частицы — возможно, ассортимент их не столь уж велик, как представляется современной атомной физике. Несколько десятков разновидностей атомов элементов, пусть несколько сот, если включить сюда все нестабильные изотопы — но не более того. Неизвестно, сколько во вселенной галактик, известно лишь, что все они разные, то есть могут быть однотипные, но это не значит — совсем одинаковые. То не можно сказать о звёздах, тем более многочисленных, известных нам планетах.
Можно отчасти возразить, что живая природа штампует совершенно одинаковые вирусы одного вида, хотя разновидностей их хватает, и очень схожих между собой муравьев, также одного вида, хотя в некоторых муравьиных семьях, или в пчелиных, возможны весьма существенные отличия по функциональному признаку особей, да и указанные одинаковы просто потому, что мы легче видим разницу, скажем, в ягодах земляники, а тут срабатывает "все китайцы на одно лицо", и сами китайцы, кстати, то не говорят о европейцах. И у одного помета домашних животных детёныши различимы, а у людей разве что близнецы, как в русском фольклоре "голос в голос, волос в волос — однобрюшники". Но вообще-то в роде человеческом разброс по воем статьям может быть очень даже значительным.
И в многодетной семье, как мы знаем, весьма различны характеры, способности — и братьев, и сестёр, и появление в таких семьях гениев, как Шуберт или Менделеев, как говорится, имело место, хотя прочим родным братьям и сёстрам было до них, как до Луны. Не исключено, что нечто подобное происходило и в ходе эволюции всего живого, и особи, в этом-то выигрышно отличающиеся от своих собратьев, доминируют в передаче своих генов по наследству, как и гарантия большей жизнеспособности, но не только — вступает в силе и "монадный" фактор, приводящие порой к эволюционному скачку по восходящей на высшую ступень — с образованием новых родов и видов живых существ.
Но — когда эти новые виды находят свод удобную и удачную экологическую нишу, возможные порывы или прорывы иногда рождающихся неординарных особей — не оказывают заметного влияния на потомства, и "животные-герои" по Сетону-Томпсону — остаются одиночками в уходящей быстро в Лету истории бессловесных тварей. В скобках можно заметить, что и гении среди людей далеко не всегда получают прижизненное признание. Однако — и в этом суть — именно у человека проявление таланта в творчестве существует и вне творца — сколь угодно долго.
Сформировавшаяся относительно стабильная монада даже в варианте жизненной эстафеты поколений весьма консервативна, и, если исключить искусственную селекцию, определённый вид сохраняется неизменным на протяжении сотен тысяч лет, да и при целенаправленной селекции какая-то сущность остаётся почти неизменной. Но баланс между невостребованностью возможных талантов наших далёких предков — ну кому и зачем был бы нужен потенциальный великий музыкант или математик в обществе — не то, что неандертальцев, но и, скажем, зулусов позапрошлого века, да и, если уж на то пошло, и в сравнительно недавние времена, и, кто знает, может, и нынче — многие таланты так и остались нераскрытыми по тем или иным причинам. Но — повторим — баланс между такого рода невостребованностью самоутверждения посредством эксплуатации в лучшем смысле, осознанно и с удовольствием дара, "искры Божьей" — это баланс в человеческой истории нового времени всё-таки сместился в сторону последнего.
Не решусь утверждать, что цитата из "Мыслей" Паскаля вполне уместна в данном контексте, — мне кажется, уместна, и потому не откажу себе в радостном желании в который раз призвать Паскаля в союзники. "Человеческую натуру можно рассматривать двояко: исходя из конечной цели, и тогда человек возвышен и ни с чем не сравним, или исходя из обычных свойств, как рассматривают лошадь или собаку, исхода обычных свойств... и тогда человек низок и отвратителен…" Что говорить — "все мы немножечко лошади", а, может, "множечко": запрягли нас, и тащим свой воз или бежим наперегонки на житейском ипподроме, надеясь выйти в фавориты.
И людская скверна как бы с позиций осознанного, но не приемлемого природой бессмысленного зла — как бы с позиций благородного и — допущение — мыслящего животного — горько представлены и в одном из путешествий Гулливера, и в "Холстомере" Льва Толстого. Игривой жеребёнок с годами делает понурым не только потому, что уже нет того избытка сил, но — смутно чувствуя, чуя надвигающийся конец своего существования, но отгоняемое обычно то же отчётливое знание того, что смертен человек, полученное от "древа познания", подспудно движет личностью — передать, закрепить своё "я" в этой жизни, получив удовлетворение не только от возможности благополучного бытия, простого наслаждения жизнью, связанного с продолжением рода и приобретением вожделенного — общения с особью противоположного пола, участие в том, что движет "душой улья", лакомой пищей, безмятежным досугом, привычной и ничем не ограниченной природной средой — всего, что присуще нашим "братьям меньшим" — но всего этого как можно больше... К чему? К тому, чтобы реализовать ту степень свободы, что отпущена бесцельно и оказалась чрезмерной, если судить по отражениям жизни человека и человечества в тех же произведениях искусства, хотя они же доказывают обратное: на что способна свобода творчества.
"Цель творчества"
Из Пастернаковской строки — конечно "самоотдача". А цель увлечения лицом противоположного пола — изначальная — самопередача эстафеты потомству, и если Пастернаковское продолжение определяет ту степень нравственного максимализма, когда честолюбие и корыстолюбие у творца отходит на десятый план, то цель естественная самца к самке и ее к нему — в человеческом дуэте обросла столькими и такими обертонами, что и сама цель не всегда зачастую далеко не всегда выступает ведущей темой в этой мелодии, порой пошлой, или — симфонии чувств.
И, если принять иные тезисы Зигмунда Фрейда буквально, то все, что мы называем творчеством порождается этим самым всеохватывающим либидо. Можно, пожалуй, согласиться с Фрейдом, если включить в эту формулу и "третью спираль". И, если опять-таки вульгарно интерпретировать учение Дарвина, то оно сведется к тому, что особи определённого рода и вида рождаются не совсем одинаковыми, и выживают в основном, те, которые наиболее приспособлены по своим физическим и психическим данным к окружающей среде, а, выживая закрепляют в своих потомках, что рождаются "по образу и подобию" родителей их прижизненные эволюционные преимущества, плюсы. Почему бы эту теорию не подогнать к эволюции рода человеческого, опять же пустив в ход понятие "третьей спирали"?
В самом деле, если какие-то отчаянные насекомые, едва осваивающие сушу, открывшуюся после поднятия материков, — с голодухи ли, или известно-естественной тараканьей жажды завоевания новых просторов для потомства, начали совершать прыжки, переходящие в полёт, с превосходством преимущественно тех, у кого этому помогали пракрылышки, то ведь нечто подобное наблюдалось на протяжении ряда тысячелетий в процессе эволюции — по возрастающей — всего живого.
А, когда те же тараканы или муравьи обосновались в более подходящей экологической нише, то остались лишь рудименты крыльев, и полёты им, как и нам, грешным, разве что снятся. Но известны ли биологам те закономерности, по которым рождаются особи, тем или иным отличающиеся друг от друга? Мы видели, что даже различия близнецов находятся в некотором диапазоне, какие-то неуловимые влияния вносят свои коррективы. И, кроме явных следствий комбинаций доминантных и рецессивных генов, что-то способствует появлению красавицы Натальи Гончаровой и её не столь очаровательной сестры, впрочем, чем-то всё же привлекшей кавалера Дантеса. И — вокруг Пушкина — резкие различия Татьяны и Ольги Лариных — не только внешние — но характера, духовных интересов — отнюдь не выдуманы, но взяты из жизни.
Мы не знаем, есть ли запевалы или заводилы у пчел и муравьев — а у волков и крыс, — наверняка есть, да и разные породы собак, как отмечалось, отличаются не только экстерьером, и когда возможности интеллекта сделались в человеческом обществе весьма влиятельными для выживания как отдельной личности, так и его племени, — вероятно, и эта сторона жизнедеятельности вида гомо способствовала быстрому росту такого рода "крыльев" в борьбе за существование. Разброс на определённых ступенях эволюции — чем они выше, тем больший — предполагает и возможность всё более значительных отклонений от той средней монады, которая воплотила "идею", обеспечивающую — её выживание вступает в силу соотношение с сигмонадой, по отношению к первой, и значение совместимости с большим акцентом на вклад этой совместимости в существование, притом опять-таки относительно стабильное — монады высшего порядка с расширяющимися возможностями. Таким образом становится даже неизбежным появление и гениев.
Гений и злодейство
Пресловутая "теория" внутривидовой борьбы, провозглашенная в своё время — в подходящее для этого время —Трофимом Лысенко — призвана была как-то подкрепить не менее одиозную теорию непременной кассовой борьбы со всем сопутствующим этой борьбе — в революциях и режимах типа сталинского. В самом деле: каннибализм или избиение трутней не характерны для мира живых существ, и, тем более, зло ради получаемого от этого удовлетворения, жестокость там, где это не вызвано необходимостью в борьбе за существование — все такое не свойственно нашим "братьям меньшим".
Если сочетание атомов в органической молекуле может привести к тому, что образуется полимер, или соединение оказывается красителем, притом отличным; или обладает превосходными фармацевтическими свойствами; или, наконец, в эпоху преджизни являло собой один из первичных "кирпичиков" образований живого организма, — то что уже говорить о возможных проявлениях сочетания многих миллионов молекул, когда намечается зародыш, притом человеческий. Но даже в век компьютеров что-то в нас протестует против того, что даже замысловатое сочетание молекул может определить сложные и непредсказуемые аспекты поведения, особенно память, возможность свободного выбора в определенных ситуациях, творчества в конечном счёте.
Притом нас ничуть не удивляет, что в крохотной икринке рыбы заложено её стремление в нужное время пробиваться на нерест от дельты реки против течения; что в птичьем яичке соловья — таятся его чарующие трели, а попугая имитация человеческого голоса, членораздельной речи, и, глядя на новорожденного щенка не предполагаешь, на какие интеллектуальные подвиги он будет способен став повзрослее. Может всё такое и не удивляет, и всё же с незапамятных времен у людей разных национальностей выкристаллизовывается понятие души.
Устойчивость этого представления даже в наш просвещенный век возвращает нас к высказыванию Канта — о величайшей тайне соотношения материального и духовного, и все наши предыдущие рассуждения на этот счёт нельзя считать приближающимися к разгадке, тем более, исчерпывающими. Здесь безусловно рано ставить даже запятую. Но в том числе не хочется считать исчерпанным предположение, что неуловимые "серебряные нити", связывающие человека, может быть, и в момент его рождения, даже зарождения, первых пробуждений его души, со всем духовным полем его этноса или человечества, предопределяют и направленность его творчества, его жизни, включенных во всечеловеческую или всемирную монаду.
И тут сразу же недоуменный вопрос: а как насчет зла на белом свете, да не того, что приносит разрушительная стихия или неизбежный конфликт между жизнью и смертью вообще, но то зло, которое нередко сознательно творит, именно творит — не побоимся этого слова — человек, притом и ближнему своему и самому себе? Какой Дьявол внушил ему это? Отметая претензии к Создателю, — что он своим могуществом не распространил "оффшорную зону" райского уголка на всю планету, так, чтобы на деревьях росли не только сами собой бананы и булки, но вегетарианцев разве что заигрывал с овечкой, и никаких тебе землетрясений, наводнение, огнедышащих вулканов и болезнетворных микробов... Объявляя несостоятельными мечты о возможном воплощении такого рода коммунизма — в ещё более идеальном варианте — у свидетелей Иеговы — для тех, кто спасется после предстоящего конца света, — мы вправе всё-таки вернуться к проблеме теодицеи — хотя бы в отношении собратьев в человеческом образе.
"Опасное дело — убедить человека в том, что во всём подобен животному, не показав одновременно его величия..." так полагал прекраснодушный — без иронии, но с сожалением — Блез Паскаль. Слово "животное" следует заменить более подходящим — "скотина", — убежденная только в одном, что он — молодец, берёт от жизни всё, что можно — не то, что иные простофили. Не знаю, сталкивался ли Паскаль в его время во Франции с такого рода публикой, или я несправедливо отношусь к довольно значительному числу моих современников и соотечественников, но во многих, ей-богу, скотского куда больше, чем человеческого, если учитывать моральную весомость их душ.
Впрочем, и древнерусские императоры, и их прислужники, и насильники из орды Чингиз-хана, и германские фашисты, и ярые нкведешники — показывали примеры дикой жестокости, полной аморальности, величайшего скотства, и кто установит — как обстоит с этим в нынешнем мире — количественно и качественно, с разбивкой по нациям, странам, социальным группам?.. Гипертрофированная привычка зверя по возможности устранять надвигающуюся угрозу? Если принять, что изначальные действия особи, в том числе гомо, направлены на укрепление жизнестойкости его улья, стаи, племени, и на это не работает творческое начало, вплоть до того, что духовное поле монады, сигмонады, "диктует" сочинителю его произведения, то — почему, зачем, для чего эта человеческая особь следует голосу Дьявола во всех его ипостасях?
Может быть, многое происходит от того, о чем когда-то догадывался Паскаль "Человек не знает, к кому себя сопричислить в мире. Он чувствует, что заблудился, упал оттуда, где было его истинное место, и теперь не находит дороги назад, хотя, снедаемый тревогой, без устали ищет, в непроницаемом мраке". И далее: "Человек не способен руководствоваться разумом, хотя разум — суть его натуры". И то, и другое, думается, Паскаль высказывает, прежде всего, в свой адрес: Паскаль упрекает, жалеет, увещевает Паскаля, но к мерзавцу — из тех, кто злобно преследовал его друзей и его самого, и нынешним, им подобным, сказанное не имеет никакого отношения.
Благое зло
Паскаль: "Люди ненавидят друг друга, — такова их природа. И пусть они пытаются поставить своекорыстия на службу общественному благу, — эти попытки только лицемерие, подделка под милосердие, потому что в основе основ все равно лежит ненависть". Сильно сказано. Однако вспомнив и античное "человек человеку — волк", то есть враг, которой готов при каждом удобном случае глотку перегрызть. Мне кажется, истоки того зла, которое исходит от человека и на его, а рикошетом нередко ударяет по нему самому, следует в категориях монадологии искать, в первую очередь, во взаимоотношениях обособленной монады и структуры монад, сигмонады, частью которой его монада является.
И, если на низших ступенях влияние монадного поля на общее поле сигмонады было существенным даже на субатомном или субмолекулярном уровне, порой решающим, но, можно сказать, пассивным, то есть какой-либо атом влиял на свойства молекул, но не прилагал и не мог прилагать к этому никаких усилий, то в мире живого положение сделалось в этом плане иным. Разбирать эту проблему следует, по-видимому, в отличие от Паскаля или экзистенциалистов, совершенно абстрагировавшись от категорий нравственности.
"Своекорыстие послужило основой и материалом для превосходных правил общежития, нравственности, справедливости, во так и осталось гнусной основой человека", — вот от этой мысли Паскаля можно, пожалуй, и оттолкнуться. "Своекорыстие" — по определению словаря — "пристрастие к личным выгодам". Натягиваются "серебряные нити", связывающие человека с людьми, натягиваются настолько, что не выдерживают и рвутся, и тут-то Дьявол к вашим услугам. А ну-ка, тяни-ка материализованные "серебряные нити" на себя, а если при этом оборвёшь кому-то сердце — не беда, людей на свете достаточно, и только прибывает... Но такое объяснение — тоже не более, чем метафора, а желательно нечто пологичнее и поточнее.
Начать с того, что выживание любой монады зависит от её самодостаточности, при непременном условии совместимости её составляющих. Попробуй представить себе атом с несколькими лишними и недостающими элементарными частицами, или молекулу, состоящую из набора наугад взятых атомов. С этим же явлением сталкивается медицина при трансплантации органов — отторгается "чужое", и природа знать ничего не хочет — не та группа крови, но просто крови — и последствия самые печальные. Особо следует отметить несовместимость психического настроя личности и его реализуемого духовного потенциала — пока об этом туманно, но не в этом ли нередко драмы талантов и гениев?.. И — раздолье для Дьявола...
Вся беда — если говорить о зародышах ксенофобии в человечестве — не в несовместимости Авеля и Каина, а в том, что люди разноплеменные — не были даже двоюродными братьями, и человек "свой своя не познаше" — чужак был столь же опасно-жутким, как тигр, волк; обезьяна — если не совсем, по опыту — безвредна. Собственно, уже упоминалось, — муравей, случайно заблудившийся, попавший в зону муравейника, где обитают муравьи его вида, рискует быть ликвидированный — "что-то не нравится его запашок, о совсем нашенский..." — значит — не наш, а от такого ничего хорошего не жди...
Одним словом, Дьявол сделал своё дело — плодом "древа познания" стало отчуждение, но уже "я" от "мы" — своей монады, если не узко семейной, племенной, то — возьмём наиболее широко — общечеловеческой, хотя счастливых исключений немало и в былые века... Чувств, что сбивчиво и невнятно начинаю заметную тему Дьявола, но, может быть, лиха беда начало, и отдельные мысли мои тоже имеют отношение к этой теме. Итак, если совместимость элементарных частиц в атомах, атомов в молекулах определялась той минимальное степенью свободы, которая предполагала отсутствие вариантов построения стабильной структуры, если совместимость клеток в живом организме вызрела в ходе эволюции живого, так же, как совместимость в каждой экосистеме прижившейся здесь флоры и фауны, заметим, заметим, иной раз нарушаемая — кролики в Австралии, азалия в новых для неё районах — агрессивная плодовитость нарушает установившийся веками баланс, так вот, продолжаю, если в природе подобные виды совместимости как-то регулируются, то с появлением гомо сапиенс несовместимость в той или иной степени каждого "я" и прочих представителей этого рода, не говоря уже о сложных процессах взаимоотношения человека с природой, — сделалась очевидной.
То есть, несмотря на "человек человеку — волк", человек сумел ужиться с волком, одомашнив его, превратив в собаку. Но коль скоро чужое племя могло претендовать на охотничьи угодья, добычу, самок — врожденная настороженная агрессивность тотчас возбуждалась Дьяволом; и "вражду племен" — мы видим отражение в истории — не только греко-персидские войны, но и вражда Афин и Спарты — эллинов с эллинами, или племён аборигенов доколумбовой Америки — "злобны дикие дакоты...", и в индусской мифологии, коль скоро чужим и враждебным мог быть человек даже своего этноса, то и Авель для Каина был чужим в общем по тем же причинам, что и Иосиф для его братьев.
И люди подспудно все же ощущали, к чему может привести в конечном счёте подобная несовместимость "я" и "мы".
Это неугомонное "я"
"...У "я" два свойства: во-первых, оно несправедливо по самой своей сути, ибо почитает себя превыше всего и всех, во-вторых — неудобно для ближних, ибо стремится подчинить их себе; каждое "я" враждебно всем прочим и хотело бы всех тиранить.." — легко догадаться — из "Мыслей" Паскаля. Но хотелось бы вывести это наблюдение и справедливое суждение из моральной плоскости, и дать как бы моделирующую интерпретацию в категориях биофизических полей, монадных, разумеется.
Положение каждой монады с её полей в сигмонаде определяется двояко: и она, монада, своим полем влияет на свойства сигмонады, причём с плюсовым содержанием, и, таким образом, — и сама эта "малая монада" получает больший духовный потенциал, причём это относится и к, например, атому углерода в алмазе или молекуле РНК. Однако если в алмазе атомы углерода знают своё место, и время как бы проходит мимо, их не задирая, то в живых системах действуют уже иные правила.
Требования совместимости пронизывают каждую клеточку живого организма, и каждая стоит до конца по мере своих сил и возможностей на страже жизнедеятельности всего живого существа, ибо когда ему конец, то и всем остальным крышка, и главное утешение тут — передача в сходную, дочернюю монаду или " весь я не умру" — в сотворенном...
В общем плане совместимость каждого живого существа со всем окружающим подвергается ежеминутным испытаниям наиболее вероятное спасение, самосохранение — получше вписаться в данную структуру, сигмонаду. У пчёл, к примеру, это выполняется безоговорочно, у некоторых видов на более высокой ступени, допустим, стычки самцов, выяснение отношений, в частности, наблюдаемые мной ежедневно на моём балконе среди голубей — уже подстраивает нарождающуюся динамичную в некоторой степени структуру под камертон возможной иерархической стабильности. Внутривидовые конфликты редко доходят до кровопролития: братья наши меньшие не давали разгуляться Дьяволу, да и по отношению к необходимому, к тому, что кормит и не препятствует нормальной жизни — не наблюдалось "дикой охоты", которую устраивали и устраивают люди и на животных и особенно на себе подобных...
Свобода — относительная — человеческого "я" — провоцирует стремление самоутвердиться в возможно большей пространственно-временном. Очень соблазнительно условно разделить эти векторы свободы на: временной и пространственный. Временной направлен по восходящей, по ступеням эволюции, в том числе духовной. Характерные примеры тех, кому такая свобода была в высшей степени присуща: Моцарт, Пушкин, Чехов, Эйнштейн, Пространственное поле — это владение материальными ценностями, или — обеспечивающей их властью, что зачастую сочетается. Тут уж примеры — от полулегендарного царя Креза до нынешних накопителей собственных богатств, стяжателей — и за океаном, и в Европе, и в Азии, и в Африке, и у нас на Украине — надо ли приводить имена миллиардеров...
Но было бы, по-моему, величайшей ошибкой противопоставлять эти устремления "свободы действий" — как с одной стороны вроде бы "богоугодные", а с другой — как угодные лишь Дьяволу. Никаких нравственных оценок — во всяком случае, они могут появиться как вторичные, но прежде всего — отражение монадных закономерностей и в человеческой деятельности — если мы проникнемся этим, то многое станет нам, думаю, понятней в мировой неразберихе — глазами человека.
Удивительное время
Дьявол — в услужении у времени, а, может быть, наоборот, — время — всегдашний показатель успехов Дьявола, его рейтинг. Например, некоторые атомы нестабильных элементов Дьявол, как уже говорилось, разгрызает как орешки с невероятной быстротой, так что кучи таких атомов за короткое время, через тысячную долю секунды сокращаются наполовину, а вскоре от них вообще ничего не остаётся. Зато атомы других элементов, или даже не стабильных, но тех же изотопов сопротивляются Дьяволу гораздо сильнее; например, за всё время существования Земли, за миллиарды лет, если где-то и таилась пара атомов урана 238, или пара десятков, то, по крайней мере, половина вообще урана пока в целости и сохранности, если не угораздило попасть в рукотворный атомный котёл, где быстро растормошат. А вообще — "твёрдые орешки" — эти и другие атомы, а почему — "спроси его..." и у физиков, похоже, покамест нет на этот счёт определенного мнения, тем более, достоверной гипотезы, теории.
Но об этих атомах, изотопах мы наслышаны, особенно, в последние годы в связи с нуклидами из Чернобыля, а проще бы обратиться к примерам бытовым, к тому, что у нас на виду, где то, что стоит за разрушением вещей, монад действует исподтишка, скрыто, как фокусник у нас на глазах, но никак ни позволяя подглядеть те ниточки, что связывают этого дьявольского фокусника со временем. Тает снежинка или льдинка, или облачко в небе — не мгновенно, но и не за долгие часы, даже минуты. А почему именно столько времени нужно для этого?
Мы знаем, отчего стареет бумага, какую роль тут играет озон, и отличим книгу позапрошлого века от только что вышедшей, но опять-таки — кто скажет, когда последняя уподобится первой по своему состоянию — через полвека, век, два века? Биохимические процессы регулируют старение сала — что мне в последнее время, разумеется, не нравится, и вызревание сыра — для меня, и плоды этого продукта — нынче, слава Богу и скорее моим детям — не совсем в прошлом, а выдержка марочных вин — ах, какие пивал в свое время, а теперь сын мой Алешка — специалист, уточню — в основном "теоретик"... Сравнительно недолгое пребывание каждого на свете белом приучает к мысли, что стареют и разрушаются, главным образом, вещи или монады органического происхождения, даже такие, как дерево или меха, а вот золотому украшению или алмазу тысячи лет, и ещё многие тысячелетия ничего с ними не станется, разве что будут переходить из рук в руки...
Однако утверждение о том, что "ничто не вечно под Луною", которое Салтыков-Щедрин остроумно приписал купцу Воротилову, хотя такой воротиловский тип пока что похоже вечен, — такое утверждение в общем справедливо.
Сохранность той или иной монады зависит от окружающих условий, обстоятельств. И золотое кольцо при сильном пожаре может расплавиться и даже частично испариться, а уж алмаз сгорит запросто целиком, необратимо превратившись в сажу — что тут попишешь. А в таком пламени Дьяволу есть чем поживиться...
Жесткая привязка к биологическим часам не даёт нам возможности иначе взглянуть на феномен времени; и вся система мироздания нынче, похоже, в чём-то напоминает птоломеевскую модель, в которой вроде всё было рассчитано — и положение звёзд, и планет на небе соответствовало расчётам, весьма сложным, но исконный геоцентризм никак не давал достаточных оснований постичь наше положение во вселенной. И теперь модели квантовой механики и релятивистская теория, — которые, кстати, и Эйнштейну, и другим выдающимся учёным пока не удалось состыковать в единой теории поля, — эти модели нередко ставят нас в тупик перед непонятностями в природе времени, как инструмента созидания и разрушения, творческого начала и происков Дьявола...
Человеческая галактика
В духе неоламаркизма полагаю, что самоорганизация данного вида животного или растения следует принципу возможной совместимости определённой монады с той сигмонадой, в которую она входит. В этой плане иллюстрацией может служить хрестоматийная биологическая картинка экологической зоны, в которой, если и нельзя сказать, что, скажем, волки так уж сыты, а овцы на сто процентов застрахованы от посягательств волков на их жизнь, но установилось равновесие, баланс интересов между деревьями, травами, зайцами, волками, муравьями, бактериями и мхами.
И подвиды или новые виды эволюционируют в зависимости от требования выживаемости в вариациях меняющейся обстановки. Если лес по сути тот же, то и муравейники те же — или это "подземные" муравьи, или в иной ландшафтной зоне — термиты, в уссурийской тайге — виды более морозоустойчивы; вожак для собаки — человек, и она уже далеко ушла и внешне и внутренне — от своих пращуров... Напоминаю то, что уже известно, и говорилось, и, просто для некоторого оправдания: недаром, наверное, одна и та же тема варьируется в симфонии; и в романах Льва Толстого не раз и не два выскакивает вздёрнутая губка маленькой княгини — даже на её надгробном памятнике, или лёгкая походка полноватой Анны Карениной, скрипучий голос её супруга...
В астрономии есть такой термин "звёздные ассоциации". Как это понять? Вообще-то — каждая звезда как бы сама по себе, но, повторюсь, объединяются в различные галактики. У звёзд свои судьбы, а у галактик — они изменчивы и вечны? В каждой галактике многие тысячи, миллионы звёзд — непостижимо, лишь умозрительно приемлемо. Впрочем, и миллиарды людей на Земле — тоже то количество, которое с трудом воспринимается сознанием и душой иначе, как единица с рядом нулей.
А раз уж зашёл разговор об этом, то — если у кормящей кошки из пяти котят унести троих, она не кинется искать пропавших — для нее котята — при ней, полагают, что ворона ориентируется в счёте до пяти, а мы, когда перед нами десяток людей или предметов, тоже не сразу назовём их число, разве что прикинем — девять-двенадцать и лишь пересчитав — пусть не по пальцам, точно узнаем, сколько цветов в букете или граждан в очереди перед ними. Но при всём том, глядя на установленное наукой приблизительное число галактик или молекул в капле воды, мы опять же смутно представляем себе этот переход "количества в качество", не в школярском применении к диалектическому принципу, анекдотическому типа "тысяча волос на голове — уже не лысина?..", а в том, что сигмонада приобретает новые свойства и возможности, когда даже чисто количественная сложность вызывает к жизни новые качества.
Кто скажет, что "может" единичная молекула воды и, наверное, мельчайшая капелька воды — больше, хотя её не хватает и для образования снежинки, и всё-таки эта капелька — больше, чем несколько молекул и следовательно "может" больше, а ещё больше "может" морская волна, айсберг, озеро. А что уж сказать о миллиардах нейронов в мозгу — или даже чипов в компьютерах с колоссальной памятью, а у мозга — может быть, и вовсе безгранична. Так же, как союз мужчины и женщины, хочется добавить, не "почасовой" или " на ночь" — больше, чем "один плюс один", верней "одна" — в чистой абстракции и объединение монад, вернее, их полей — приводит к совершенно непредсказуемому.
Взаимоотношения в сравнительно быстро образующейся человеческой галактике в минувшие тысячелетия характеризовались уже не совсем притиркой или настройкой монад — новых подвидов — к тому "идеальному" варианту, который обеспечивает жизнестойкость особей и вида при соблюдении оптимальных определяющих данных — физиологии, поведения особей, заложенных в генетическом коде, "души улья", — уже не только этим, но уже рванувшимся на свободу интеллектом. И изначальное, можно сказать, естественное стремление каждой монады распространить поле своего влияния на как можно большую часть той сигмонады, в которую она входит — что, в свою очередь, способствует и её самоутверждению, и — выживанию той монады. Сигмонады, в которую она входит как органическая составляющая, — реализовалась у рода человеческого двояко.
Пробужденное и во многом отпущенное на свободу творческое начало плело и плело "серебряные нити", что связывали души людей — мифом, ритуальной пляской, обычаями, приёмами охоты, скотоводства, земледелия, совершенствованием орудия труда, и, может быть, на первое место следует поставить язык — недаром возникал у каждого этноса, даже относительно изолированного от других, а затем и письменность, цивилизация... Но, с другой стороны, естественные табу, благодаря которым эрозия монады-вида сводилась к минимуму — "не убий", "не укради", "не пожелай…" — такого рода нравственность вырабатывалась в природе как безусловный императив-рефлекс по отношению к "ближнему", сородичу, как обязательному условию выживания вида-монады; но для человеческих "звёздочек", вперемежку рассыпанных по поверхности Земли, такие табу под напором жажды самоутверждения любым путём — утрачивали свою незыблемость. И тут искуситель-Мефистофель и не должен прилагать особых усилий, чтобы убедить человека в правомерности его притязаний на владение "полем": собственностью — в том числе рабы, наложницы или любовницы, подчиненные, верующие, наконец — "по-моему"...
Подумать — сколько мужества — не подберу иного слова —нужно было Гаутаме-Будде, Моисею, Христу, чтобы возвестить свой нравственные заповеди, которые люди не могли просто принять, не облачив их в неземное, священное, обязывающее к принятию без рассуждений. И как несравнимы интеллектуально-хирургические без наркоза отстраненности попытки Ницше выдернуть из души засевшие там корешки врожденной нравственности — с тем, как запросто выхаркивает их заурядный нынешний уголовник...
Может быть, нынешнее половодье творческого самоутверждения, порой с негодными средствами, ну, далеко не всегда достойными того, что именуется высоким искусством, —антитеза, реакция на ползучую оккупацию душ наших Дьяволом, попытка хотя бы отвлечь нас от этого топкого будущего?.. Но не получается ли то, что было в истории человечества, когда возникали новые виды оружия; и что могли противопоставить самые храбрые — турусам на колесах, или позже огнестрельному оружию — аборигены Азии или Америки, тем более Африки, или уже в наш век — японцы после августа 1945 года в Хиросиме и Нагасаки?.. Способно ли всё опьяняющее душу искусство в самых броских упаковках воздвигнуть баррикады на пути, по которому движутся дьявольские бетеэры?
Но эти категории добра и зла условны: и безудержная жажда обогащения какой-то группы лиц может привести, или уже приводит к развитию информационной мировой, всемирно сети, таким образом и большему взаимопониманию между людьми разных стран, национальностей то есть, в конечном счете, оборачивается благом. И это к тому, что моральные критерии здесь совершенно неподходящие. И даже исходя из монадной направленности — на ступени высшей духовности — мы не можем чётко определить — что к этому ведёт.
К вершинам
Альпинизм в настоящем его виде и понимании — не для меня. Однако карабкаться по гордым склонам без приспособлений и риска сорваться в пропасть — с удовольствием в Карпатах или на Кавказе, да и кое-где на холмистой Украине, даже в Киеве. И у подножья горы — разнотравье, ягоды, комахи, но на вершине... Далеко внизу — совсем игрушечные домишки и поезда, что еле плетутся; и огонёчки, а в темнеющем небе проступают звезды — одна за другой, Боже, сколько их... И сколь сладостно ощущать, что все они разные, и чувствовать, и знать...
Может быть, и впрямь "лучше гор могут быть только горы", как пел Владимир Высоцкий; и соблазнителен "Вид с высоты", как озаглавил одну из своих многих книг Айзик Азимов. Единственно с высоты нашего знания видна ширь — и только, панорамы окрестностей, дух захватывает, особенно, когда глядишь через иллюминатор самолёта, не говоря уже о взгляде астронавта. Но притом всё равно ты сам остаешься в центре вселенной — таково "я" каждой монады, и разве что в разных обстоятельствах подспудно ощущаешь проходящие "серебряные нити" — через душу твою — неведомо откуда и неведомо куда...
Словно заправские альпинисты, за последнее два-три тысячелетия человечество — до того относительно медленно, шаг за шагом восходя по довольно отлогим холмам, — рвануло метр за метром все выше над уровнем информационного океана — сугубо генетического. И на каждой остановке, площадке этих гор — чудится, что вот-вот скажем мы, люди, на вершине... Однако сколько всё же нам открылось с нынешней, теперь достигнутой высоты — аж дух захватывает!.. И вместе с тем, на этой высоте, между небом и землёй, "один в вышине" — человек чувствует себя и крохотной частицей вселенной, и — средоточием тех "серебряных нитей", что пронизывают всё сущее и проходят через душу.
Но у человека, взошедшего или взлетевшего хотя бы ненадолго на такую вершину, с которой видно слишком много разного — и на Земле, и в небесах — возникает ощущение, что всего этого в жизни не пересмотришь даже в телескоп, и не всегда поймешь — что там вдалеке внизу, вверху, и как оно существует и меняется. И от всего этого слегка кружится голова, и поневоле тянет опуститься на грешную землю, и там заняться чем-то частным и более определённым, и разве что для очистки совести порой ловить отблески тех лучей, что озаряли вершины непокоренных гор...
Вот и я, побродив в своей жизни по разным уголкам не так планеты, как её разнопланетной жизни: в хижинах и дворцах, музеях и лабораториях, стихах и симфониях, кровавых конфликтах и духовной устремленности — непосредственно или через знакомых, родных. Книги, журналы, газеты, может быть — и сны… И каждый раз меня привлекала и увлекала та или иная часть жизни, и за долгие годы набралась та многоцветная мозаика, или множество разных нитей для вышивки — напоминают прошедшие образы — и всё это оседало в душе. И лишь в последние годы, как мне кажется, я начал потихоньку подниматься на ту скалу, о которой опять-таки по мере восхождения открывается всё более общий вид, обзор того, что на земных дорогах представляется разрозненным и хаотичным.
Теперь остается составлять из этих мозаичных камешков и едва ощутимых нитей цельную картину, подобно тому, как представляет собой нечто цельное любое произведение настоящего искусства — будь то роман, симфония или стихотворение, натюрморт, и так хочется, чтобы в моей картине нашло отражение многое из того, что кажется мне существенным для проникновения в сущность всеобщего бытия.