ЧАСТЬ 4. НА ЛЕСТНИЦЕ ЭВОЛЮЦИИ
Гурвич и Опарин
|
 |
|
 |
Неожиданно ли возникла эта тема и этот заголовок? Или, и на этот раз получилось, что "на ловца и зверь бежит". У нас ещё предстоит обстоятельный разговор о совместимости "духовных монад", в том числе информации, заключенной в слова, но попробуйте в приведенной пословице заменить синонимами "ловца" на "охотника" и "зверя" на "добычу", и в таком виде изречение лишится своего обаяния. И не так ли какое-то сочетание черт лица, выражение глаз, голос, манера поведения вызывают чувство влюбленности, однако здесь может идти речь лишь о предпосылках к индивидуальной духовной совместимости. А разве не сродни это чувству восхищения настоящей поэзией, музыкой, живописью? Но человек рождается таким, чтобы понравиться кому-то, и в большинстве случаев это удаётся, хотя далеко не всегда надолго. А как таким рождается произведение искусства — откуда творец знает — что может, способно, должно вызвать восхищение? Неужели наша монадология и на это сможет ответить?..
Но — всему своё время, до рассмотрения эстетических начал в восхождении человечества по эволюционной лестнице, мы должны сойти к подножью этой лестницы эволюции живого на Земле, к чему меня подтолкнул материал в одном из номеров журнала "Химия и жизнь". Как-то и я был автором этого издания, а уж читателем — со дня его основания, и не могу не отметить, что там публиковались статьи, не всегда напрямую связанные с названием журнала, но отличающиеся оригинальностью, отличным литературным изложением, с достаточной долей юмора или иронии, одним словом, один из тогдашних, можно сказать, интеллигентно-элитарных журналов.
Итак, статья под рубрикой "Портреты": "Митогенетические лучи: конец забвению". Впервые гипотезу действия такого рода лучей, в частности, в процессе деления живых клеток, митозе, — выдвинул Александр Гаврилович Гурвич в 1912 году. Он же впервые ввел в биологию заимствованное из физики понятие "поле", иными словами "биополе", впрочем, в его толковании в этом не было ни малейшего привкуса, отчасти порой полумистического, которое в наше время сопутствует писаниям "биополистов" разного толка. Знаменательно, что учёный с мировым именем в советское время не был ни членом Академии наук СССР, ни на худой конец член-корром, несмотря на присуждение ему в 1941 году Сталинской премии.
Заставляет задуматься фраза из той же статьи в журнале: "Когда тогда же в 1941 году ему "предложили баллотироваться в Академию наук, Александр Гаврилович отказался, объяснив близким людям, что не хочет заседать рядом с Лысенко и Опариным". С Трофимом Лысенко, кстати, почти полтавским земляком Гурвича, всё ясно, но Опарин — вроде бы настоящий учёный, признанный и за рубежом... Александр Иванович Опарин — и академик, и Герой Социалистического труда, и почётный член нескольких академий. В энциклопедической статье о нём cказано, что "Опарин впервые выступил в 1922 году по вопросу возникновения жизни на Земле".
В чем же конфликт? Гурвич, который нащупывает механизмы развития живого на клеточном уровне, почему-то негативно относится к Опарину, который тоже занимается сходной проблемой возникновения жизни, начиная с живой клетки, и, в отличие от Лысенко, подкрепляет свои теоретические взгляды не вызывающими сомнений научными экспериментами, и у меня снова взыграло стремление, как при знакомстве с Ньютоном и Лейбницем, Сведенборгом и Кантом, проникнуть в сущность и этой "драмы идей", при соотношениях личности учёного, плодов его деятельности и устремлений души — последнее может быть понято лишь в контексте всего остального.
Само собой?..
Из той же биографической справки: "Согласно Опарину возникновение жизни на земле — результат эволюции углеродистых соединений ( см. Происхождение жизни )". Эта статья, в которой приоритет истинного научного взгляда на происхождение жизни отдается, понятно, Опарину, подписана им же и другим, также академиком — Дебориным, философом, сразу же хочется уточнить — советским философом. Деборин — псевдоним, вероятно, по имени его матери — Дебора, а изначала — Абрам Иоффе. Как учёный и как личность — антипод своего великого современника и тёзки — физика Абрама Федоровича Иоффе, которого в начале 20-х годов XX века судьба забросила в Симферопольский университет. Там же в это время оказались — физик Игорь Тамм, будущий нобелевский лауреат, геолог Владимир Обручев ( как ни вспомнить "Землю Санникова" ), биолог Любищев, идеи которого лишь сейчас получают признание и Александр Гурвич; а ректором этого университета тогда стал не кто иной как Вернадский — такая вот компания, как говорится, один к одному... И, наверное, общение этих людей для каждого не прошло даром. И уж советская власть и далее не сломила их научную принципиальность, хотя за это порой приходилось дорого платить...
А Деборин родился — видимо это энциклопедия заимствовала из его тогдашней автобиографии: "в мещанской семье". И образование получал в университете швейцарского города Берн, что вряд ли было по карману захудалому еврейскому мещанину. С 1907 года — меньшевик, и это ему ещё припомнят. Тем не менее, наряду с другим бывшим меньшевиком — Андреем Вышинским не только уцелел, но пришёлся ко двору — уже сталинскому. В 30-е годы Деборин редактор журнала "Под знаменем марксизма", но на этом поприще, полагаю, его конкуренты, тоже будущие академики-приспособленцы — Минц и Митин ( авторство пресловутого "Краткого курса истории ВКП (б)", "написанного" товарищем Сталиным ) — подловили Деборина, когда он диалектику Карла Маркса вывел из диалектики Гегеля вроде бы не так, как это сделал сам товарищ Сталин, отметив, что Маркс выбросил гегелевскую "идеалистическую шелуху", взяв напрокат лишь "рациональное зерно", а Деборин подметил у Маркса следы этой "шелухи". Ну, и в специальном постановлении ЦК ВКП ( б ) Деборину досталось за "рецидивы меньшевистского мировоззрения", но виновный покаялся, остался на плаву, публикуя вполне выдержанные работы по "истории философии марксизма". По каким-то научно-нравственным параметрам путь Опарина схож с карьерой его соавтора по статье "Происхождение жизни". В своих ранних работах в области биохимии Опарин показал, что ряд углеродистых соединений, присущих живому организму, мог быть самопроизвольно получен в подходящих условиях. Из этого были сделаны далеко идущие выводы логического характера. Если возможен в природе синтез таких органических соединений, то почему бы не допустить возможность образования и более сложных органических структур — вплоть до живой клетки? Могло не получиться миллион раз, но на миллион первый — получилось, и — по получившему не так уж давно известность выражению — "процесс пошёл" — по дарвиновскому, узаконенному марксизмом учению об эволюции.
"Возникновение и совершенствование приспособленности внутримолекулярного строения белков и нуклеиновых кислот к выполнению ими в организме функций могло происходить только на основе естественного отбора, которому подвергались целостные эволюционизирующие системы — пробиониты — и возникающие из них живые существа". Это — из статьи в БСЭ-3 "Происхождение жизни" — за подписями А.И. Опарина, Г.А. Деборина. Интересно, что эти авторы, представляющиеся как борцы против механицизма, хотя ход возникновения и становления живого в их интерпретации напоминает возможность создания автомобиля порознь из его составляющих: отдельно подбирали колёса, отдельно совершенствовали двигатель, в стороне модернизировалась коробка передач и строился кузов, а затем всё это замечательно подгонялось друг к другу...
Да-с, борьба за существование — в определённые периоды она определяет многое и в человеческом обществе... В 1948 году Опарин — секретарь отделения биологических наук АН СССР; год печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ. И — репрессии по отношению к генетикам, "вейсманистам-морганистам". Тогда же Гурвича сняли с должности директора научно-исследовательского института. И продолжение работ, требующих всё более совершенной аппаратуры, притормозилось вплоть до недавнего времени. С годами всё более подтверждается проницательность ученого: чрезвычайно слабое излучение, свойственное биополям, играет важную роль в обмене информацией внутри живых систем и, по-видимому, между ними. И не этим ли, возможно, воспользовалась "душа улья"?..
И всё-таки — как?
Различия в подходах к проблеме возникновения и развития живого у Гурвича и Опарина, право же, заслуживают, чтобы на них остановиться. Ни к чему оспаривать материалистическую посылку Опарина: более простые углеродные соединения могли превращаться в более сложные, и при этом формировались жизнеспособные структуры, и так далее. Но — по Опарину это получалось, согласно вынесенному ранее в заголовок — как бы само собой, методом проб и ошибок — c одной стороны —исключительно по химическим закономерностям, с другой — по дарвиновской теории эволюции с акцентом на борьбу за существование — какие-то удачные соединения вроде бы почему-то выживали и даже передавали по наследству эту свою способность к выживанию. И, главное, такое было неизбежно, так же, как по законам марксизма-ленинизма обязательный переход от капитализма к социализму...
В этой связи не кажется уже странным такой парадокс: биологи-лысенковцы, приверженцы сугубо материалистических воззрений, казалось, должны были бы только приветствовать то, что генетики утверждают теоретически и доказывают практически, что существует и материальная основа наследственности, что и эта тёмная и запутанная сторона жизнедеятельности утрачивает ореол непостижимости и чего-то сверхъестественного. Но — брали верх конъюнктурные соображения — не генетика может разрешить проблемы целенаправленной селекции, а эмпирическая "мичуринская биология'', которая позволит Трофиму Лысенко и его соратникам не только яровизировать озимую пшеницу, но и запросто превращать поросят в телят... Но ведь и настоящие биологи, не конъюнктурщики — также отвергали с порога то, что в живых организмах, в их рождении изначала и эволюции — осуществляется что-то помимо или сверх чисто химических реакций — так было и с работами и гипотезами Гурвича, которую — и это закономерно — "чистые" физики — Сергей Вавилов, Яков Зельдович, — (вспомним его статью о рождении атома углерода), Николай Семёнов — приняли куда благосклоннее — наверное, понятие поля и слабых, точнее, сверхслабых излучений и возможного их влияния на информационно-энергетические связи — вверну — монад — были ближе их мироощущению. Не удивительно, что если имя Опарина ныне упоминается лишь в контексте истоков направления, изучающего химические основы возникновения, как пишет Тейяр, преджизни на Земле, то идеи Гурвича получают всё большее развитие в мире науки. Речь идёт не только о тех излучениях живых объектов, уловить которые как следует смогла лишь новейшая аппаратура; как мне думается, — Гурвич стоял на пороге догадок о тех, едва уловимых или неуловимых информационных связях, формирующих "биологические поля" живых клеток, систем, монад...
Между "я" атома и "душой улья".
Годы жизни Александра Гурвича примерно совпадают с теми, которые прожил Морис Метерлинк. За эти десятилетия конца позапрошлого века и первой половины двадцатого — маятник науки от значительной амплитуды в направлении грядущего — вскоре всеохватывающего торжества всезнания — качнулся если не в другую сторону, то, по меньшей мере, притормозившись, встречая при многократно возросших усилиях сонма учёных — глубинное сопротивление непознаваемой природы. Но — тут уж негоже скромничать — и успехи науки во всех областях познания трудно преувеличить.
И, как в "Игре в бисер" Германа Гессе — что помешает и мне оперировать с её "бусинками", и всем прочим, относительно гармонично сочетая все это, совмещая фантазией. Итак, допустим, нам удалось в конце концов понять, как, каким образом и даже почему — на Земле возникла жизнь — живая клетка. Но как, и, опять-таки, почему её Ин сущность перенеслась в геном, в материальную и наследственную структуру и, далее — в изумительном двуполом варианте, позволяющем этому Ин в большинстве представителей флоры и фауны Земли и лучше выживать, и оптимизировать жизнеустойчивое потомство?
Зададимся уже привычным для нашего повествования вопросом: а что — в неживой материи нет и не может быть ничего подобного? И тут на ум приходит "душа улья", изумлявшая и восхищавшая Метерлинка — с одной стороны своей явной целенаправленностью, с другой — неуловимостью. Между тем нетрудно из того же трактата определить, что все усилия, вся энергия или, заимствуя слово из области нашего общественного развития,— весь энтузиазм "души улья" направлен на пчелиную матку, как продолжательницу рода, на то, чтобы она с наибольшей пунктуальностью дополнила и своё, и, главное — пчелиного рода назначение — существовать вечно!
Правомерно ли с этим "духом" или "душой улья" сравнивать, скажем, "дух атома"? Любого элемента, хотя бы урана. Значительная часть его энергии, возможно, служит именно такой цели: продлению его существования, а когда через миллионы лет — для определённого наиболее стабильного изотопа, — это становится совсем уж невозможным — приносится в жертву какая-то часть атома, какие-то группы составляющих его частиц во имя наследования, допустим, совершенно стабильным атомом свинца. Может быть, уподобление атома улью или наоборот покажется некорректным, но, полагаю, не более, чем изначальная "планетарная" модель атома, от которой остались разве что "числа". Но вот уподобление улью живой клетки, думается, не должно вызывать категорического протеста, тем более преследуется единственная цель: такого рода образностью, метафоричностью сделать реальнее, явственнее тот мир монад, что все яснее видится автору.
Если для Опарина, а для Трофима Лысенко тем паче — всё в природе происходило случайно, наудачу, и как-то трансформировалось в более совершенное и без "мичуринской биологии", то такие учёные как Гурвич всё же рассматривали формирование биологических структур под влиянием ведомых нам или неведомых полей, в которых действуют или образуются информационные связи, видимо, энергетически подпитываемые. Вероятно, нечто подобное действует и во всех материальных структурах.
"Сколько их? Куда их гонит?.."
Психологически человеку нелегко отойти в своём воображении от тех понятий "много", "мало", "большое", "маленькое", "быстро", "долго", "далеко", "близко", "разное", — которые и унаследованы и закреплены обиходной жизнью. Как уже отмечалось, многие нынешние читатели "Приключений Гулливера" склонны теоретически допустить, что и в Лилипутии, и в стране Великанов люди могут быть, в общем, такими, как мы, да и всё окружающее также — в соответствующих масштабах.
И всё же что-то в этом отношении меняется в сознании людей, начиная, пожалуй, с эпохи Коперника. Земля с её необозримыми океанами и полулегендарными странами, оказывается, наряду с другими планетами вращается вокруг Солнца — какого? Но Солнце-то — как-никак было у многих народов божеством, неизменно и ежедневно одаривало мир теплом и светом, так что с гелиоцентризмом ещё как-то можно было примириться — и в душе, и в воображении. А потом обнаружилось, что Солнце — звёздочка из заурядных среди — не тысяч видимых, а сотни миллиардов, составляющих нашу Галактику. Наконец, только в 20-х годах нашего века стало ясно; что наблюдаемые в телескопы "туманности" — не что иное, как иные галактики, число которых также измеряется тысячами.
Как представить себе галактику и её звёздное "население"? Академик Амбарцумян предложил такое сравнение: звезда — монетка, и по одной такой монетке разложим в районных центрах, неважно бывшей СССР или теперь — России, Украины, только надо представить в тех же масштабах — не плоскую монетку, а шарик такой же величины в диаметре. К этому можно добавить, что эти "монетки" — звёзды разных лет, вернее миллионов и миллиардов лет выпуска, рождения, а кроме того, весьма различаются по величине и по составу. В одних доминирует водород, в других его — кот наплакал, в каких-то получалось больше атомов углерода, в других — железа, в третьих — золота — может быть, почти "золотая звезда". Ведь например, в аномальных, как их окрестили астрономы, звёздах из созвездия Северной Короны так много углерода, что за ними закрепилось прозвище "углеродных".
Представим себе и те же "монетки", но — по паре — это "двойные звёзды", но не совсем рядышком, однако испытывающие взаимное влияние гораздо более, чем обычные, находящиеся под действием гравитационного поля данной галактики. А ещё: звёзды с "короной", кометами и метеорными роями, а то и с планетной системой или с туманной оболочкой — если представить себе такое звёздное сообщество минимум из двухсот тысяч звёзд в "крохотной" галактике, то соседняя галактика в таком "монетно-звёздном" масштабе окажется уже где-то на Луне. И галактики бывают не только большими и маленькими, сравнительно, конечно, но разными по характеру, по форме: спиральные, пересеченные, рассеянные, концентрированные, с разными ветвями, включающими звёздные скопления разного рода...
Насколько подобные сведенья, обрушившись на гражданина XX века, указали на его место во вселенной и тем самым как-то психологически подействовали на него, хотя бы на подсознательном уровне? Выскажу предположение — что по-разному для человека Востока и человека Запада. Для первого его изначальная связь с миром и ощущение неразрывности с ним не очень-то зависело от того, что есть ещё и непонятный мир Запада, и таинственные и непостижимые микро и макромиры — он живёт "сегодня и здесь" — это условно восточный человек, и на это окружающее здраво ориентируется. А человек Запада несколько потерял уверенность в том, что не заблудился. И, как путешественник в незнакомом городе лихорадочно рыщет по карте — ага — где-то рядом кафе, а эта улица ведёт к нужному вокзалу, и нужно использовать время пребывания на этой земле, чтобы успеть всё, что доступно осмотреть, попробовать, занести в путевой дневник...
Правда, логично?
А экскурс в глубь вселенной не совсем случайно, вклинился в размышления о путях жизни на Земле. Отчасти виной тому книга "Звёзды и люди" Харлоу Шепли. Вполне, можно сказать, "западного" путешественника, которому реальные и вместе с тем воображаемые миры дуроги, поскольку открываются новизной.
Будучи всего на шесть лет моложе Эйнштейна, Шепли за свою долгую жизнь — прожил 87 лет — успел познать новое во взаимоотношениях пространства, времени, материи, энергии, законов и устройства микромира, а в близкой ему профессионально астрономии — не только открытие новых звёзд и галактик, но неведомых ранее квазаров, черных дыр, выясняется и то, что пустота, вакуум также может таить нечто неведомое...
Шепли был именно тот, кто как подвижник и рыцарь Науки, верит, что участвует в продвижении к Истине, отбивая песчинку за песчинкой толщу незнания, преграждающую путь к ней. И когда-нибудь — неважно когда, через сколько сотен, тысяч лет наши потомки, будущие Колумбы и Магелланы космоса встретятся с братьями по разуму. Шепли верит, что к возникновению разумной жизни, подобной той, что воцарилась на Земле, ведет естественный ход событий, подчеркнём — естественный. "Изучая жизнь с материалистических позиций, стремясь к объяснению Космоса на экспериментальной основе, мы осуждаем веру в сверхъестественное — последний оплот иррационального. Но благодаря человеческому разуму тормозящая прогресс вера в сверхъестественные силы отступает перед широким фронтом науки, как никогда ранее. Вера в сверхъестественное заменяется размышлением. Когда мы сталкиваемся с такими проблемами, как возникновение жизни, связи внутри атомного ядра, орбиты звёзд в шаровом скоплении, электрохимическая природа мышления или некая сверхсущность материальной Вселенной (не совсем ясно, мне, например, что имеется в виду), нам теперь не надо апеллировать к чему-то, существующему вне природы. Мы можем взяться за разработку подобных вопросов с позиций разума".
И всё-таки при вдумчивом чтении таких пассажей, не оставляет мысль, что речь идёт о более или менее приемлемых моделях и объяснениях вроде "электрохимическая природа мышлений", что может быть так же грубо отражает истину, как былая планетарная модель атома. Что-то есть у Шепли "лапласовское", в частности, когда он в своей, в общем-то замечательной книге, обращается к конкретике. Вот выстраивается вроде бы убедительная логическая цепочка доказательства правомерности гипотезы, восходящей к Джордано Бруно — о "множестве обитаемых миров". Вкратце пересказываются эти доводы ученого. Жизнь может возникнуть, понятно, не на раскаленных, мало сказать добела — звёздах, а на планетах, вращающихся вокруг аналога нашего Солнца. И подобная планетная система может возникнуть вследствие определённого стечения обстоятельств, однако какова вероятность этого? По предположению Шепли — десять в минус четырнадцатой степени, то есть одна миллионная от одной же миллионной но — не следует отчаиваться. По такого же рода расчётам ориентировочное число звёзд в поддающейся наблюдению метагалактике примерно десять в двадцатой степени. Отсюда простой расчёт показывает, что во вселенной может или должно существовать по крайней мере несколько миллионов планетарных систем. Кстати, наблюдения и расчёты астрономов последних лет, уже после Шепли вроде бы подтвердили реальное наличие планетарных систем вокруг некоторых звезд. Неужели ни у одной из миллионов возможных планет не возникнут условия, сходные с теми, что были на Земле миллиарды лет назад, когда зарождалась жизнь?..
Может быть, может быть... Знаменательна однако фраза из книги Шепли: "Мне вспоминается один знаменитый физик, занимавшийся изучением атомного ядра, который сказал однажды, что вещество вообще существует лишь благодаря счастливой случайности." Сам Шепли полагает, что развитие всего сущего определяют и законы природы, и случайность, не углубляясь, впрочем в то, как эти категории согласуются между собой, тем более — откуда взялись такие удачные законы природы, и почему случай столь причудливо разбросал и разнообразил звёздных небожителей, дав шанс где-тo доходить и до жизни такой, как у нас на Земле...
Вот и в отношении отягощенной идеалистическими домыслами проблеме происхождения жизни, по утверждению Шепли, вырисовывается чёткая и вполне реальная картина. В союзники здесь берутся двое известных современников Шепли, выдающиеся биологи: уже известный нам академик Опарин и также всемирно
известный англичанин Джон Холдейн-младший. Заметим, что отец "младшего", выдающийся физиолог, основные труды которого посвящены проблемам дыхания. И не только теоретик — вес?м его вклад в защиту от профзаболеваний шахтёров, водолазов, совершенствование противогазов. И, как отмечает тот же "Биографический словарь деятелей естествознания и техники" — Холдейн-старший "выступал против механистических тенденций в физиологии". А "младший" согласно тому же изданию "прогрессивный учёный, дружественно относящийся к СССР, активный участник борьбы за мир". Полагаю, что в этом он был вполне искренен.
А в биологии его заслуги носят, можно сказать, "числовой" характер: "Разработал математическую теорию моделирования гена и сцепления наследственных факторов... математически обосновал теорию кинетики ферментативного катализа... определил частоту мутирования генов человека... вычислил вероятность возникновения мутаций в человеческих популяциях вследствие взрыва атомной бомбы..." Да, он мог проверить свои математические выкладки после Хиросимы и Нагасаки, и всего четыре года не дожил до Чернобыля — боюсь, что последствия этой катастрофы во всех аспектах не совсем укладываются в предварительные теоретические расчёты... Однако через Холдейна-младшего "числа" ещё более вторглись в расплывчатость биологических образов, и многое прояснилось в закономерностях материальной основы жизни. К этому можно добавить, что по своим убеждениям, опять же, нет сомнений — искренним и выразившихся в его философских эссе, Холдейн-младший был последовательным материалистом и опирался в этом на наследие Фридриха Энгельса. Так стоит ли, как говорится, "ломать копья", пытаясь нащупать слабые места в крепости воздвигнутой и упроченной целиком "по науке"?.
В случае
Законы природы и — случай... Похоже в работах Холдейна выявляется то, как случай в его понимании подчиняется законам природы в математической форме. И термин "случай" в этом контексте выступает не более, чем нечто, входящее в границы теории вероятностей. Но в языке, в русском языке это слово, это понятие, и намного шире, и, следовательно, лучше отражает спектр Истины. Лучше всего выписать отрывок статьи "Случай" из "Толкового словаря" Даля. "Случай — (со-лучать) — быть или быль, приключение, происшествие, притча, дело, что сталось, случилось, сбылось; обстоятельство, встреча; всё нежданное, не предвиденное, внезапное, нечаянное". В старину выражение "в случае'' было синонимом удачи в карьере — "Слон в случае" у Крылова, — избранник, любимец начальства... Интересно, как в том же "Словаре" определяется "Случайность" — "безответное и беспричинное начало, в которое веруют отвергающие провидение"
Как все это соотносится с философией диалектического материализма? В самом деле: если случай — любой, по-нашему, несчастный иди счастливый — предопределен, исходя из развития данной системы, пусть самой что ни на есть сложной — то какой же это случай, разве что для непосвященного. А если случай ни с того, ни с сего меняет то, что осуществляется по строгим законам природы, то чего стоят эти самые законы, как же они позволяют себя так игнорировать? В общем, заколдованный получается круг, расколдовать который, беру на себя смелость, в состоянии монадология с её определением свободы, проявление которой и оправдывает непредсказуемость случая, конечно, с определёнными оговорками.
В своей книге Шепли охотно цитирует Опарина, ещё полнее комментарий переводчика Моргулиса, подтверждая мысли о неизбежности естественного процесса образования жизни на Земле и её эволюции, счастливо лавируя в океане "проб и ошибок" и выходя из этого океана тысячами видов растений и животных. Любопытно, что Шепли, возможно, вслед за Опариным — отказывается считать живую клетку своего рода атомом жизни, благоговейно повторяя всё за своим кумиром Энгельсом, что жизнь есть "форма существования белковых тел". При этом не уточняется — каких именно — и входит ли в это определение, скажем, платье из натурального шелка, или творожники вслед за отбивной — уже не принадлежащие царству живого? Ну, тут, я переборщил, конечно, но если серьёзно, то можно ли человеческий орган или ткань, законсервированные для возможной трансплантации — также считать живыми или живущими — в полном или настоящем смысле? Нет, живое начинается только тогда, когда от него рождается такое же — не так ли?
Как же это случилось
Помните, как случай даёт возможность образоваться атому углерода? Вероятно, и другие элементы, точнее, их атомы образуются в результате иного сочетания вероятных событий. Если вдобавок в спешке не получился нестабильный изотоп, то атому уготовано жить-поживать миллиарды лет. Да и иному нестабильному изотопу отпущено судьбой больше, чем нам с вами, а порой и намного больше, хотя другим — доли секунды. На что же в этом плане могли рассчитывать органические соединения, порождаемые бесчисленными встречами и союзами на лоне покрывающего Землю океана? Тут вклинивается вопрос, который никак не волновал вышеназванных учёных: зачем? Зачем элементарным частицам собираться в атомы, атомам или тем же элементарным частицам в плазму, в звёзды, а звёздам в галактики?
Только — по законам природы и по воле случая? А что есть какая-то высшая цель — тоже закон природы, может быть, невыявленный, но очевидный: стремление — по законам природы — образовывать структуры с большими потенциальными возможностями — или большей Ин, что соответствует одно другому. Исходя из этого и сочетались органические молекулы, в том числе такие, которые мы относим к типу белковых. Идёт строительство бесчисленных вавилонских башен, но строители находят между собой общий язык, а Дьявол всё время разрушает то, что мало-мальски непрочно. И недаром "вдохновитель и организатор" всех подобных образований неутомимый и способный на всяческие выдумки углерод.
Одними из первичных и оказавшихся весьма удачными "кирпичиков" построения живого, были молекулы, носящие не совсем благозвучное имя — рибосомы. Мелкие частички — впрочем, что значит в данном случае — мелкие? Порядка двух десятков нанометров, то есть миллионных долей миллиметра. В 1986 году Нобелевская премия была присуждена за разработку такого электродного микроскопа, через который можно разглядеть такого рода молекулярные образования, и в каждой клетке организма, которых у нас с вами по многу миллиардов, насчитывается около десяти миллионов рибосомных молекул.
Этимология химического и отчасти биологического названия "рибосома" заслуживает комментариев. "Рибос" — к рыбе отношения не имеет, впрочем, не совсем, ибо сродни латинскому "поток", и в данном случае — это начальные слоги соединения "рибоза", из недальних родственников более знакомой нам глюкозы. Отметим одну из особенностей рибозы: возможны два варианта её существования. Одна структурная формула её строения представляет собой углеродную цепочку, к которой пристраиваются: группа атомов водорода и кислорода, даже скорее не группа, а парочки или одиночки. Другая формула той же рибозы — когда цепочка замыкается единственным атомом кислорода. Останавливаемся на этом, чтобы подчеркнуть проявившуюся при этом свободу маневра, очевидно, свойственную более или менее сложным, органическим соединениям.
Вторая часть термина "рибосома" включает "сома" — тело организма, и, судя по начальному "поток" — отнюдь не однообразно завершаемое. И, как выясняется, многое может зависеть и от того, в какой узел скручена определённая нить. Попутно любопытная штука, вероятно, имеющая отношение к этим соединениям — в "узлах". Цитирую газетную статью: "В 1991 году Джун О'Хара из Токийского университета "Метрополитен" доказал, что минимальная энергия узла действительно увеличивается по мере его усложнения". Не указывает ли таким образам такое "число" и на возрастающую информационную ёмкость при усложнении структуры, увеличения Ин, что, мне кажется, уже не требует особых доказательств.
Делегирование информации
Возможно или вероятно, что некоторые читатели этой книги принадлежат к беспокойному племени футбольных, хоккейных или баскетбольных болельщиков, и, следовательно, переживают за удачи или проигрыши "своей" команды. Хочет верить болельщик: ретивые форварды, как и непробиваемые защитники — своих ворот и отчасти "корзины" — не подведут, верят в слаженность и боевой дух команды, в сулящие успех опыт и изобретательность тренера, ну и — приметы, благосклонность фортуны. Но — наблюдая за игрой — всегда ли мы можем вполне сознавать или догадываться о том, как задумал тренер стратегию и тактику игры на выигрыш? Разве что понимаем, что он направляет спортивный талант каждого игрока в нужное русло, выбирает для того оптимальное амплуа…
Спортивная присказка к тому, что Ин — "душа" молекулы — и есть тот, по спортивной терминологии, "играющий тренер", что должен привести свою монаду к победе — над Дьяволом, который стремится удалять неспособные к занятию определённых мест в чемпионате жизни — на те низшие ступени формирования "команд", по нынешнему сленгу "дворовых", где ещё так далеко до мальчишеской мечты надеть майку игрока известного клуба...
Когда на планете нашей начиналась игра жизни, та игра, в которой первой ставкой — была жизнь — жизнь вообще: инфузории, пчелы, холерного вибриона или слона, берёзы и наших предков. Когда начиналась эта "игра", правила её уже были загодя установлены. Но при этом могли возникать самые различные и неожиданные ситуации, делающие эту "игру" запутанной и непредсказуемой, вернее, по мере усложнения этой игры, без нарушения прежних правил, и впрямь, можно сказать, устанавливались новые правила для монад высшего порядка.
Неизвестно, когда был отделен "свет от тьмы" — слава Богу это произошло; и, как выяснилось, на крохотном по космическим меркам шарике жизнь начала зарождаться — уже не по Библии — ещё до того, как разделилась "твердь" от "хляби" — именно в "хляби" была та великолепная стартовая площадка для соревновательного цикла живого на протяжении следующих сотен веков. А старту в этой грандиозной игре предшествовала "преджизнь" — по Тейяру. Массовая база для выращивания потенциальных "игроков", пробующих наудачу свои силы — в умении налаживания коллективной игры. Но здесь уместнее всё-таки от аналогий игр с мячом или шайбой — представить те игры с Дьяволом, когда ставка — жизнь, и речь идёт "о полной гибели всерьёз", о выживании не так особи, как вида.
Замечательная способность углеродных атомов выстраиваться в цепочки и кольца с присоединением к ним разного рода молекулярных групп — в этих благоприятных условиях не могла не развернуться во всю. В самом деле — ну где и когда, если не на Земле и в ту эпоху — воспользоваться возможностью варьировать тысячами комбинаций молекул со вновь выявленными особенностями и свойствами, не премину добавить — возрастающей Ин в каждой монаде при удачной совместимости её составляющих — вот в чём пафос эпохи "преджизни"! Таким образом, отдельные атомы и молекулы как бы "делегировали" свои способности объединяющей их сигмонаде, условному "тренеру", который знает, как вести непрерывную и нелёгкую игру с Дьяволом.
Неожиданно
"... Я не знаю сам, что буду петь, но только песня зреет..." — отнести эту строку Фета можно, пожалуй, ко многим моментам из жизни монад — по восходящей уровня Ин. И, если мы уж коснулись поэзии, то, поскольку и сам немного грешил рифмоплетством, не могу не пуститься в рассуждения об этом предмете. Теперь, да и раньше читал стихи и поэмы в журналах и сборниках, правда, теперь чаще слушаю по радио, или перечитываю — от авторов Древнего Китая до разных и, не могу не сказать, многих замечательных русских, по-нынешнему, русскоязычных поэтов XX века, и зарубежных — но опять-таки по великолепным, как правило, переводам. Разумеется, далеко не все рифмованные строки или верлибр явились к нам из царства подлинной поэзии. Но отличить пришельцев оттуда от умелых версификаторов можно разве чутьём, а уж доказывать — какой пробы поэзия — дело безнадёжное. Единственно — если поэзия, как и музыка, живопись — трогает душу, западает в душу и не выветривается, переживает поколения, — это более или менее надёжный критерий для её оценки.
Сказанное выше — не более, чем метафора, не знаю, насколько удачная, — к пониманию того, что творилось в мировом океане много миллионов лет назад, в иных случайных молекулярных сочетаниях проскакивали такие искорки жизни, которым не суждено было сгинуть безвозвратно. Но здесь следует отметить радикальное различие между замечательной поэтической строкой, или строфой, или поэмой и — по-своему замечательным органическим соединением, ферментом, живой клеткой. Если к первому ряду один из самых восторженных эпитетов — "неповторимая", то ко второму — как раз наоборот.
"Останься пеной Афродита, и слово в музыку вернись…", — такое возможно лишь в поэтической строке Осипа Мандельштама. Да, что-то в мире обратимо, а что-то категорически — нет, об этом мы уже говорили. Ах, как порой, когда что-либо случается неприятное, скверное, особенно роковое, чего по нашему мнению можно было бы избежать, мы так надрывно сетуем на необратимость — и времени, и событий... Да уж не была ли подобная досада одной из движущих сил сотворения жизни в её вроде бы пока беспроигрышной стратегии игры с Дьяволом? И верное, испытанное оружие в таком поединке — возможная обратимость, присущая разным монадам.
И в этом важную роль играет память — близкая родственница знания. Допустим, углерод знает или помнит — как в различных условиях превращаться в сажу или, наоборот, алмаз. И эти законы, или, если угодно, правила поведения — своего в этом мире — атом углерода с момента рождения знает назубок, но, вместе с тем, в его, можно сказать, солдатском ранце в скрытой форме таится маршальский жезл, и в подходящих обстоятельствах с командой соратников по захвату власти над безоглядным детерминизмом уже ведёт живое к вершинам духовности и свободы, насколько это в их силах.
Новый микроулей
Отпочковавшийся рой пчел начинает создавать своё хозяйство — допустим, рой диких пчёл, которым нечего рассчитывать на опытного и заботливого пасечника, и, как правило, получается вполне пригодное для жизни и продолжения рода жилище, в сооружении которого принимают участие все пчёлы-работницы, и действия их в достаточной степени согласованы. Ясно, что всё это умение передано всем пчёлам, и рою в целом по наследству, генетически, и далее попробуем наметить, как это происходило.
Если дерзких строителей Вавилонской башни Всевышний сходу разобщил множеством языков при остром дефиците переводчиков, то молекулы, участвующие в сотворении живого на Земле, слава Богу, легко находили общий язык, и таким образом общение их между собой нередко перерастало в более или менее прочные содружества с весьма расширенными возможностями и полномочиями. А раздираемые не раз дьявольскими когтями, уже знали, помнили, как объединяться наново, образуя непробиваемую клеточную оборону, когда вовнутрь допускалось только нужное и безопасное, и распределение обязанностей внутриклеточных образований обеспечило её жизнестойкость, самодостаточность, и, главное, ту обратимость, которая присуща только живому — повторение себя в потомстве.
И в любом монадном "улье" существует как бы "разделение труда" — из школьного курса физики мы знаем, например, какие функции в атоме выполняют протоны, какие электроны, в том числе "внешнеорбитальные", определяющие химические свойства — пусть это в приближающихся к действительному положению вещей модели; и как оптимальное сочетание составляющих и их установившаяся структура гарантируют стабильность данного атома — "монады". Пойдём дальше. Известно также, какие молекулярные группы в красителях "отвечают" и за цвет окрашенного, и почему так, и также за прочность соединения с текстильными волокнами. Особую роль играют катализаторы химических процессов, или биологических — ферменты. Физиолог Иван Павлов назвал ферменты "возбудителями жизни" — что стоът за этим не совсем научным лаконизмом? Мне почему-то представляется, что вопреки узаконенному современной наукой положению — катализаторы, ферменты — не столько химические, сколько информационные посредники между вступающими в реакцию соединениями, так же, как их антиподы — ингибиторы — создают то, что называется информационными помехами в аналогичных ситуациях. Сегодня известно свыше двух тысяч ферментов, некоторые из них используются в промышленности, например, для ускорения бродильных процессов, что протекают с участием более чем двух десятков такого рода соединений. О ферментах можно говорить без конца, и весьма увлекательно, но нас пока пускай заинтересует вопрос: как они вошли в изначальные живые клетки и закрепились в них.
Наверное, исключительно удачным оказалось и "рабочее место", и, можно оказать, "руботы", которым поручалось нужные для живой клетки ферменты монтировать, вернее, синтезировать. Дабы избежать упрека в своего рода механовитализме, скажу иначе: внутриклеточное, оно же внутримонадное информационное поле способствовало сотворению каждого фермента подобно тому, как формируется атом из элементарных частиц или — алмаз, графит, снежинки, замысловатые кристаллы асбеста, правда, для ферментов нужны были особые условия.
"Мо" под крылом "Сиг..."
Стремление к возможной стабильности при соблюдении определённых "правил игры" требующих известной активности в том или ином варианте — вполне реализуется монадой путём вхождения в сигмонаду. Те же — протон, нейтрон, электрон, вошедшие волею судеб в ту или иную разновидность атома, обретают этот свой "покой в бурях". И это охраняет монаду от дьявольских поползновений — разрушить её целостность. И если внутренняя несовместимость монад, входящих в сигмонаду, или такие внешние силы, которым сигмонада не в состоянии противостоять, возобладают, то монаде приходится сдаваться на милость дьявольского победителя, что, между прочим, для монад низшего порядка — снова каламбур — в порядке вещей.
Насколько свободны монады в выборе подходящего для себя содружества? Внимание: в тот момент, когда монаде предоставляется возможность сделать свой выбор, спокойно — по законам природы, — то делается этот выбор все-таки исходя из предпочтительности совместимого между собой и другими монадами при вхождении в сигмонаду — и, в результате, большей стабильности последней, и ее возможностей. И тут — не знаю уж насколько кстати, — вспоминается мне, как в амплуа "самого маленького начальника" — как сам о себе я писал в ту пору в шуточном стихотворении — принимал, не как отдел кадров, а поневоле — нового сотрудника в свой коллектив — заводскую смену или группу проектантов. Время показывало, как эти люди вписывалась в относительно сплоченный коллектив, вернее, микроколлектив и насколько при этом, во-первых, раскрывались их возможности и способности, и, во-вторых — в какой степени это влияло на выполнение решаемых всеми нами задач.
Когда сколачивалась группа по образованию наиболее жизнеспособных в той ситуации — на заре жизни — молекул-монад, живых клеток, — то одной из самых перспективных, многообещающих и необходимых для этой цели оказалась молекула РНК. Уникальная способность не только таить в себе обширную информацию, но и реализовывать, воплощать её в определённые структуры, притом в соответствующий момент — обеспечивали такого рода молекулам головокружительную карьеру в мире живого.
Тут не "количество переходит в качество", но "душа улья" по своим возможностям и действиям многократно и по-новому превосходит одиночные монады. Ну, что может электрон, хотя кое-что может. А вот собираются, вернее сказать, сочетаются: протоны, нейтроны, электроны, и, может быть, ещё кой-кого вербуют в своё атомное содружество — и уже атом углерода способен вытворять такое... Или — взять примелькавшуюся на предыдущих страницах молекулу воды — и пускай каплю той же воды, снежинку — здесь уже рельефнее то самое "количество в качество", а если нечто, растворенное в воде, относительно малое, а добавляет к свойствам раствора многое... И в РНК — "душа" этой молекулы, как "душа улья" — наготове, и в нужный момент руководит сложным течением существования данного оживающего комплекса — с одной стороны по заведенному порядку, с другой — с возможностью самостоятельных действий монад, вошедших в этот комплекс — в определенных рамках свободы выбора.
От того, как при определённых параметрах и соответствующем катализаторе из углерода и водорода получается великолепный и многообещающий материал — полипропилен, — до того, как какие-то молекулы в биополимере ДНК предопределяют у новорожденного человека, допустим, зелёный цвет глаз его дедушки, или приоритет левой руки, не говоря уже о математических или музыкальных врожденных способностях — объяснительная "дистанция огромного размера" — с серией вопросительных знаков и у первоклассных знатоков генетики, молекулярной биологии. Хочу здесь отметить только то, что возможность такого проецирования Ин, "души" живой клетки, родительских хромосом на структуру, способную воспроизвести эту микровавилонскую башенку — с такой же легкостью и точностью, как по наработанной технологии выпускается тот же полипропилен, или по наводке растения — нарастают и комплектуются целлюлозные цепочки. Но возможности цепочек на основе РНК, можно сказать, превосходили все ожидания — в смысле претворения заложенной в ней информации; реальный живой и жизнеспособный организм — во всех деталях: от кончика носа до кончика хвоста, или того места на копчике у ставших бесхвостыми, от формы ушей или когтей до образа жизни...
Однако, если бы всё это происходило "по-опарински", или по вульгаризованному дарвинизму — в таком варианте "борьба за существование" — чем отличается от выживания наиболее приспособленных в результате многочисленных "проб и ошибок", то вряд ли можно было бы помешать Дьяволу нащупать малейший изъян в организации и существовании монад, претендующих на продолжение рода, чтобы запросто расправиться о ними, как с особями, у которых обнаруживается хотя бы незначительная патология. Только такая совместимость, грубо говоря, всего, до мало-мальски существенных деталей организма и его "души", то есть управляющей образом жизни, поведением Ин — обеспечивала, могла обеспечить защиту своей экологической ниши от дьявольских поползновений. Да, и как показывают математические расчёты, возлагать надежды при "опаринском" переборе случайных молекулярных структур на возникновение и эволюцию жизни, можно было примерно с такой же вероятностью, как выдача тысячью обезьян, без устали всё время наудачу нажимающих буквенные клавиши, текста даже не "Евгения Онегина", но "Я помню чудное мгновенье". Так же, впрочем, как рассчитывать, что в какой-то звезде когда-нибудь появятся атомы неведомых элементов. А живая клетка, "кирпичик живого" — в каком-то смысле сродни атому с его стабилизирующей организацией ряда элементарных частиц.
Возрождение
В первоначальном смысле этого слова — рождение наново того, что было предано забвению, или загублено, разрушено, но сохранено в памяти, и потому может и должно возродиться. Возрождение живого существа — это рождение, в общем, такого же, и для нас — в окружающем мире настолько естественно и обычно, что нам не приходит в голову задаться вопросом: а почему? Почему, в отличие от отдельного атома углерода или алмаза, молекулы воды, золотого самородка — эти живые монады не нашли подобной формы стабильного существования, при котором противостоять Дьяволу можно хоть целую вечность?
Первая приемлемая версия: поскольку органические соединения, любые их комплексы, не в пример неорганическим, — смертны в самом недвусмысленном смысле, если можно так выразиться. Трёхсотлетняя черепаха; тысячелетняя секвойя; зерно из гробницы древнеегипетского фараона, что может прорасти; на десятилетия замороженный вирус, ждущий своего часа — размножаться — недостаточные аргументы в пользу если не возможного бессмертия, то относительного долголетия живого организма. Нет, жизнь избрала другой путь по возможности бесконечного существования в виде данного представителя флоры или фауны, известно какой — эстафета поколений. Однако в таком "потому" мерещится нечто безапелляционно-опаринское: вот так получилось по законам природы, более того — не могло не получиться... И не остаётся места коварному "почему?" — а как же всё-таки жизнь "додумалась", исхитрилась таким образом обойти Дьявола, сплошь и рядом, даже не сказать — своими руками — рушащего недолговечное и, в общем-то, весьма беззащитное живое?..
Право, я бы первый принял основанное на известных законах физики и химии ясное объяснение необходимости или неизбежности рождения на Земле живой клетки и возможности её деления, повторения сложнейшей структуры. Тем более — может быть вследствие моего невежества — загадочен для меня так же обоснованный переход к двуполости и размножению таким путём. И, если кто-то убедительно может объяснить мне, как природа дошла до того, что устойчивость атома обеспечивается определённым соотношением протонов и нейтронов именно в его ядре, то пускай кто-то другой расскажет, как сообщества живых клеток одного вида поделились на мужские и женские.
Может быть, моего прапрадедушку удовлетворяла библейская версия: ну что бы делал Адам без Евы? А моего дедушку: справедливое утверждение, что некоторый разброс при такого рода размножении — в физических и психических данных очередного поколения способствует оптимальной организации группировок, скажем, высших животных, или выявлению также оптимальных сочетаний наследственных признаков. Но как хотя бы растения дошли до делений на мужские и женские, да еще с привлечением опыляющих насекомых запахом или расцветкой, и — чтобы было без обмана, и у насекомых закрепился инстинкт — сладким нектаром? И совсем уж наивный вопрос, который мог бы сегодня задать ученик средней школы или колледжа на уроке биологии учителю: если мы, люди, осознанно и зная — зачем — непрерывно модернизируем — автомобили, телевизоры, компьютеры, то почему, зачем и как природа проводила процесс эволюции — бессознательно?..
"И увидел, что хорошо..."
Ну, а ветхозаветный Иегова наверняка должен был знать наперёд — какими выйдут у Него: соловей и роза, комар и кедр, лев и смоковница, жаба и свинья, не говоря уже о морях и их обитателях... Но и в третий, и в четвёртый, и в пятый, и в шестой дни творенья звучит фраза, на которую, наверное, не я первый обратил внимание: "И увидел Бог, что это хорошо". Как же так? Ну, пусть человек творческий или коллектив — создал новую модель автомобиля, в чём-то более совершенную, или поэт с композитором выпустили новую песню — и тот и другие весьма довольны своим произведением, хотя это ещё не значит, что это так же понравится потребителям. Но Бог! Если он, всемогущий, брался за сотворение чего-либо, то в его силах было создать такое, лучше которого и представить себе нельзя, и приведенная самооценка сотворенного на первый взгляд кажется неуместной.
Однако, гениальная прозорливость, на мой взгляд, истинных творцов Ветхого Завета, Торы — и в том, что в метафорической форме намечена последовательность образования и вселенной, и живого на Земле при всех обоснованных придирках к некоторым нестыковкам, и в том, что содержится в приведенной фразе: "И увидел, что хорошо — это", рожденное.
Трудно сказать, что понимал Ньютон под "первотолчком", которым Господь запустил механизм вселенной, но я бы обозначил это как основные принципы существования, бытия, из которых следуют как законы природы, так и образующееся в соответствии с этими законами. При этом, на мой взгляд, или по моему убеждению — основополагающий принцип — монадный. Если угодно, напоминаю — образование такой монадной структуры, в которой совместимость её частей гарантировала достаточно стабильное существование в тех категориях, которые приняты нами как пространство и время с оговоркой — в данных условиях. А именно: взаимодействиях монад и на микро и на макро уровнях, при влияющих на монаду непосредственно информационно-энергетических воздействий.
И оценку библейским Иеговой плодов своего вдохновения можно сравнить, допустим, с тем, как мы, люди можем гордиться или радоваться успехам собственных детей, хотя и до их рождения, и даже после, воспитывая их — примем это слово без негативного акцента — не очень-то представляли, в чём они преуспеют или отстанут, и как сложится их судьба. Правда, в этом смысле все обстоит гораздо сложнее, чем в те "дни творенья", даже вплоть до ветхозаветного Адама, и уже после нарушения райских запретов, погрязших в бесчинствах Содоме и Гоморре и прочих срывов, Всевышний не мог не увидеть, что "не все хорошо", и не обойдётся без его вмешательства — через порядочных посредников.
И этот библейский мотив, особенно звучащий в пророчествах, представляется мне мудрой констатацией того, что — переходя на своё — монадные принципы в человеческих сообществах по определенным причинам — и о них пойдёт речь — не соблюдаются, и Дьяволу то тут, то там есть где порезвиться.
Впрочем, и ныне с нами, людьми, Дьяволу, как говорится, — не соскучиться, вклинился этот пассаж из сегодня в рассуждения о становлении жизни на Земле и эволюции — миллионы и миллионы лет назад — из-за непроясненного феномена "сегодня". Ещё Карел Чапек подметил эту обязательность для газеты — хоть какую-то привязку к "сегодня". А почему? Начнём с того, что Дьявол подстерегает живое на каждом шагу. Едва ли не у каждого живого существа находятся враги, недруги — те, кто хотел бы его съесть в буквальном смысле, или кем бы он хотел полакомиться, но тот, как назло ускользает, вдобавок природные катаклизмы, поползновения чужих на занятие его экологической ниши. Посему всегда надо держать ухо востро, и знать — что творится вокруг, в пределах досягаемости — и своих органов чувств, и возможных противников.
Человек, гомо сапиенс, в отличие от "братьев меньших" начал интересоваться отдаленным — и пространством, и временем, и тем, что не входило в круг его непосредственного бытия. Вести из дальних краёв и былых веков, звёздное небо и морские глубины, музыканты и балаганщики. И на протяжении веков, на свете, полагаю, соблюдался баланс между такого рода духовными запросами массы индивидов и теми, кто их удовлетворял. "Торговые гости" угощали экзотикой дальних стран, сказители тасовали были и небыли, порой присочиняя и своё; актёры разыгрывали кукольные или вживую человеческие комедии и трагедии; служители культов обосновывали необходимость обрядов и жертв; и влияние интеллектуалов — одиночек или кучек вокруг "мудреца" было весьма ограниченным.
То, что произошло в новое время, я бы назвал "фотонным синдромом". На прошлых страницах я высказывал полуфантастическую гипотезу, что для фотона — единственная возможность существовать — это пребывать вне времени. Дьявол категоричен: а тебе, фотону, не положено быть и оставаться таким хотя бы и миллиардную долю секунды. А фотон на ходу бросает: простите, но я в этот миг уже в другом времени, и в следующий также — согласно теории относительности...
"Фотонным синдромом" заразился прежде всего Запад, и нынешняя его эпидемия, похоже, слабо захватила Восток, и не потому, что, скажем, в нынешней Японии гражданин может быть менее причастен к достигнутому цивилизацией во всех ее формах и проявлениях. Если рассматривать историю человечества, вернее, отдельных этнических сообществ — в том же ключе, что и эволюцию живого на земле, то есть: определенный вид совершал эволюционный скачок на высшую ступень — в том, что муравей на этой "лестнице" находится выше, чем амёба, а воробей — ещё выше, а собака или крыса... нет, не станем гадать — взобрался ли человек под самую крышу — но в предыдущем, вроде не должно быть сомнений, — итак такие скачки осуществлялись в мире живого при благоприятных условиях, возможно отчасти вынужденных, но когда б не было подобной возможности или необходимости — амёбы, муравьи, воробьи и даже обезьяны оставались неизменными от поколения к поколению, а в человеческой истории такие рывки по ступеням цивилизации наблюдались, хотя бы при переходах от каменного к бронзовому веку — у многих земных этносов.
Что же могло заразить европейца "фотонным синдромом"? Но прежде — один из её симптомов, и в данном случае цитата из собственной книги "Почему мы так одеты", главы "Откуда идёт мода": "Вот что зафиксировал бесстрастный хроникёр ХVII века. Немецкий кронпринц Пфальде демонстрирует свои многочисленные наряды родственнице-француженке. Та морщится и просвещает незадачливого щеголя: "Мой друг! Теперь не принято держать так много одежды. Лучше немного, но то, что модно..." Нет, ещё долго гардеробы владетельных особ будут ломиться от обилия нарядов, но уже пробил час моды! "Феномен моды захватывает не только сферу костюма, то есть всего того, что характеризует внешний облик человека, включая мнение специалистов, и одежду, и причёски, и татуировку, и нательные украшения, модные сегодня автомобили, шлягеры, курорты, диеты, вероучения, бестселлеры, мебельные гарнитуры, виды спорта, направления живописи...
Человек начал опасаться оказаться аутсайдером, застигнутым врасплох неожиданным сегодня. Нет, его на мякине не проведёшь. И он насторожен: унизить, обойти, поставить на место может даже сосед. И сознание норовит быть таким же модным, сегодняшним, как и внешность — дескать, я — в курсе, и знаю — что почём. А всё — от настороженности, неуверенности в себе, своём месте в этом мире, — в попытках обрести твердую почву, по крайней мере, во времени, которое может дьявольски отбросить назад, в относительное небытие. О совершенствующейся индустрии этих порывов ускользнуть от подспудных проблем существования, не только личного — мы ещё потолкуем обстоятельней. Видимо, и я тоже не чужд всему этому, правда, совершенно исключая пристрастие к моде в одежде, да и некоторые другие модные поветрия. Однако и в данной книге не раз идёт привязка к "сегодня" — вот я прочёл, услышал, увидел, вспомнил...
И в том, что перепечатываю — сколько лет назад написал это — "буквально накануне" — в сообщенном с телеэкрана. Оказывается нынче чуть ли не каждый десятый москвич страдает так называемой "тревожной болезнью", то есть, сложившаяся ситуация способствует у многих граждан возникновению страхов за жизнь свою и своих близких, тревог относительно перспектив — в последнее время не поддающихся прогнозам, и это, в свою очередь, вызывает боли в сердце, тошноту, слабость и тому подобное. Только ли москвичей это касается сегодня, как и вчера? Впрочем, о том, как психическое состояние человека или даже животного может повлиять на его физическое существование, каждый из нас знает не понаслышке, хотя далеко не каждый представляет себe "механизм" этой взаимосвязи, о чём у нас также речь впереди.
Привычка — вторая натура
И снова: как народилось у землянички, что её заметные и ароматные ягодки поедала всякая бегающая и летающая в лесу живность, оставляя затем на земле, прошедшие нетронутыми желудок и кишечник, мелкие твёрдые семена, и давая тем самым этому виду расширить свой ареал, так и зреют ягодки — начиная от ранней на рубеже лета и кончая поздними на подходе к осени, и так из года в год, из века в век.
Земляничный аромат только что открытой банки прошлогоднего варенья и чуть приземленное февральское солнышко намекнули на недалёкую весну, в апофеозе которой — и первые свежие покрасневшие ягоды... А будут ли ещё "ранние ягоды" в натуре в моей жизни? И я уже не могу установить точно — в каком году появилось это заглавие, и что тогда различалась "сквозь магический кристалл". Но вспомнились и реальные, и книжные прогулки по лесу, и вопросы "почемучки". Почему у земляники трилистник и белые цветы, и почему ежевика начинает созревать, когда земляника уже отошла? Чтобы не конкурировать с нею, как с птичьим лакомством?
И отчего у берёзы кора белая, а у елки — такие иголки иные, чем у сосны, у дятла красное пятнышко, у соловья такой голосок, у кукушки такие привычки?.. Почему красноголовый гриб вырастает близ осинника; и век бабочек так короток, а бывают они настолько разные хотя бы по расцветкам? Можно продолжать до бесконечности. Но биолог ответит пристающему "почемучке" просто: так сформировался данный вид, приспособившись к окружающим условиям. Ответит, а "почему" останутся: почему они именно такие: и земляника, и берёза, и кукушка, и грибы, и бабочки. Потому что в них всё подчинено этому "необходимо и достаточно" для жизни и для её продолжения. И, наверное, ничего лишнего — как и нейтрона или электрона в атоме. Нет пятого колеса в телеге. Откуда же берётся такое совершенство? Постепенно — но, позвольте, если на какой-то стадии этого "постепенного", эволюционного Дьявол выявит несовершенство, то "полуфабрикатам" место только на свалке. Отсюда следует...
Но пока следует оправдать заголовок, в котором "привычка" — не совсем в применении к человеческому индивиду, а шире — как вообще наработанного жизнью и закрепляемого в деталь образа жизни, исходя из внутренней потребности, в форме неустойчивого условного рефлекса или неизменного на генетическом уровне. Можно характеризовать привычку — как возможность установления гармонии между психическим и физическим, и чем выше существо по лестнице эволюции, тем шире диапазон вариантов для этого. Это наблюдается, например, у домашних животных, могу поручиться даже за своих попугаев, не говоря уже о коте. И не это ли, индивидуализированное служило одним из катализаторов эволюционных процессов? И не следует ли из сказанного вывод о некоторой первичности психического?
Муравьи, кошки, собаки.
Для естествоиспытателей и, должно быть, для любознательного гражданина жизнь муравьев, пожалуй, ещё интереснее, чем жизнь пчёл. Притом самых разных — в мире их насчитывается более семи тысяч видов. Мелких, меньше миллиметра ростом, и громадных — по-муравьиному — около трёх сантиметров в длину. Живущих в трухлявых пнях или строящих целые пирамиды из опавшей хвои, обитающих в непроходимых джунглях, а порой забирающихся в наши дома. Кто знает, сколько тысяч поколений прошло, пока не отрегулировалось сообщество каждого вида со своим образом жизни, информационной "душой", умением противостоять многим опасностям, правда, язык муравьеда переигрывает тех, кто становится его добычей. А, может, насчёт "тысяч поколений" — не совсем правильно, не то происходило миллионы лет назад?..
Одно несомненно — уже многие тысячи, пожалуй, миллионы лет каждый вид муравьев живёт по-своему, притом точно так же, как любое из предшествующих поколений, ставших когда-то именно такой живой монадой. Не уместно ли тут вспомнить положение нобелевского лауреата Ильи Пригожина о том, что более или менее сложная система в определённой критической точке или необратимо разрушается, или становится обратимой, как бы пульсируя. Не так ли "пульсирует" и у тех же муравьев одно поколение за другим, ничуть не меняясь? Не было достаточно причин, оснований для того, чтобы какие-либо из видов муравьев, даже тех, что заползли в жилые дома, заметно изменился. Так же, впрочем, как и тараканы, усвоившие "закон джунглей", применительно к нашему жилью, хотя последние, по моим наблюдениям, кое-что усвоили, может быть, инстинктивно, пассивно сопротивляясь своему "Дьяволу" в образе человека.
Другие, верней, дополнительные соображения приходят, допустим, при посещениях представительных выставок кошек, собак, обычно раздельных. Век — это, конечно, немало, хотя моя жизнь длится уже почти три четверти века, но — двести, триста, четыреста лет назад — где на Земле можно было встретить столько разновидностей кошачьих пород, а двести, триста, четыреста веков назад — собачьих? Ранее мы уже вели речь о целенаправленной селекции хлопчатника, шелкопряда, а как в этой связи посмотреть на неизменность монады — видов живых существ — при, вроде бы, достигнутой стабильности со вcем отсюда вытекающим?
На такие выставки допускаются исключительно чистопородные животные. Паспорта свидетельствуют о безупречной родословной, однако что стоит за этим в непроницаемой тьме веков? Между тем, какое различие — не только форм, размеров, частей, характеров, но и специализации — овчарок, такс, пуделей, сенбернаров, бульдогов... При этом, заметим, все собаки преданы хозяину и выражают свои чувства хвостом или его обрубком. Да и кошки разных пород различаются — может быть — выразительней в экстерьере, чем в характерах, хотя — кошатники могут иметь своё мнение на этот счет. Интересно, а муравьи, наверное, тоже — каждый вид — настроен на свой образ жизни, но, в отличие от собак и кошек одного помёта — можно ли говорить о различиях, так сказать, и физических, и психических?
Можно предположить утвердительное — вспомним близнецов. И вспомним недаром. Они, если можно так сказать, — одномонадны. Вместе с тем какое-то различие предоставляет им определённую свободу выбора, эта потенциальная свобода выбора монадой своей судьбы при создавшихся условиях — природных или искусственно создаваемых человеком — предопределяет оптимальный баланс между сохранением Ин данной монадой и коррекцией, не ущемляющей её жизнеспособность, точнее, приспособленность к существованию в сложившихся условиях, обстоятельствах. Надеюсь, более рельефно, наглядно всё это высветится, когда в следующих частях книги перейдём к эволюции и традициям в человеческом обществе — прогрессе и регрессе, судьбах людей и народов. А покамест хотелось бы донести то, как основные принципы монадологии реализуются в мире живого, одушевленного, то есть более одушевленного, чем так называемая, неживая природа.
Архитекторы живого
Застряла в памяти цитата, кажется, из Карла Маркса, такая — не совсем дословно: "Самый заурядный архитектор отличается от пчелы (а, может быть, от паука) тем, что прежде, чем соорудить нечто, он представляет его в своей голове". Ну, у пчелы или паука планы сот или паутины тоже предварительно находятся "в голове", то есть в инстинктах, и весь фокус, что у человека есть определенная свобода выбора — с различными вариантами воплощения замыслов, их материализации — даже в музыке.
Свобода действий, творчества, но — непременно с оговорками: в зависимости от врожденных — характера, темперамента, интеллекта, таланта, а также национальной принадлежности, этнического и социального окружения, семейного воспитания, успехов и неудач в личной жизни, круга друзей, и недругов, а ещё — от времени года и выгоды, возможно солнечной активности и магнитных бурь и — намекнём — других причин космического происхождения. Ну, и понятно, — от настроения, вдохновения и тысяч различных случайностей... Невероятная сложность и одухотворенность, если можно так выразиться, "архитектуры" самого архитектора, человека, не может не наводить на мысль об Архитекторе Всемогущем, Творце с большой буквы. Ни в коем случае, замечая это, не опущусь до пошлого, на мой взгляд, аргумента тянущих уверовать в Бога: дескать — если мы не сомневаемся в том, что кто-то изготовил стол, тарелку или телевизор, то не само же собой появилось всё в этом мире — кто-то всё и придумал и воплотил, и этим мог быть лишь Всевышний. Попробуем исключить такого Всевышнего из числа претендентов на мироустройство, однако позволительно всё же спросить: а кто или пускай что — "архитектор" атомов? Вроде бы мы с этим уже определились — в соответствующих условиях образуется та или иная структура по неким правилам — пока нельзя сказать законам — самоорганизации материи — из составляющих, что в результате обеспечивает большую или меньшую стабильность структуры. Полагаю, что с такой формулировкой может быть, с некоторыми терминологическими правками, согласится современный физик, и вроде бы нет нужды и здесь вместо определённого "атом" подставлять "монада".
И, если продолжить аналогию между "кирпичиками материи" —элементарными частицами, атомами, и "кирпичиками жизни", живыми клетками, то подтвердим: и первые, и вторые при благоприятных условиях стремятся сформировать, объединяясь с себе подобными, структуры высшего порядка — молекулярную или живой организм. Динамичное существование атома, выявляемая обратимость происходящего в виде колебаний, циклов — что обеспечивает стабильное существование монады, — трансформируется в живых организмах в возрождении монад в цепи поколений.
И — продолжим: так же, как "архитектура" атомов углерода или ртути обуславливает всё в них, удивительные свойства, — так же воплощение муравьев, как таковых, или кукушки — притом, как говорится, с начала до конца — предопределяет их жизнь на земле. Перефразируя избитое Чеховское, вложенное в уста одного из героев пьесы: "В человеке всё должно быть прекрасно — и лицо, и душа, и одежды, и мысли", — в живом существе всё должно изначала быть и необходимым, и достаточным — и физиология, и внешний вид, и инстинкты, и образ жизни, причём всё это непременно неразрывно. А если воспользоваться сравнениями из области архитектуры, начиная с самой примитивной, то она отвечала этим требованиям у народов, обитающих во всех уголках планеты, как оптимально-возможный микромир человеческой семьи. Эскимосский снежный чум, украинская хата — "мазанка", вигвам индейцев, прибрежные лодки-джонки в Китае, "длинный дом" в одном из африканских племён — когда молодая семья пристраивала к вытянутому своего рода бараку очередной свой отсек...
Климат, подручные материалы, традиции определяли сооружения этих жилищ, по нашему определению — человеческих, семейных субмонад, причём однотипные, в принципе, не очень отличались один от соседнего. И каждый до поры, до времени устраивал своих хозяев. Такие дома, как правило, образовывали поселения — субсигмонады — с дополнительными функциями: площадью для сборищ, молельными храмами, местами для торговли, дорогами, элементами обороны от враждебных набегов. Вообразим теперь, что из "кирпичиков жизни" также сооружались "дворцы" — живые организмы, благо времени хватало...
Творец дворцов
Но одно дело — дом-субмонада: чум, юрта, вигвам, хата — дом, где очаг поддерживает жизнь семьи, неизменный в веках, а другое дело — дворцы: царей Вавилона, правителей Трои, китайских императоров... Дом, подобный перечисленным, содержит всё необходимое, без чего нельзя прожить: устойчивость и защиту от внешних разрушительных сил, очаг, утварь, постель, вместе с тем обязательно и общение с окружающим, хотя бы ближайшим, — материальное и информационное. А в самом доме жизнь не стоит на месте: что-то и кто-то рождается, что-то варится, что-то сшивается, чему-то научаются, а чему-то Дьявол говорит: отжил своё...
Аналогия с живыми клетками: в том, что им присущи те же общие принципы построения и существования. И инициатива объединения в сигмонаду исходит от стремящихся ко взаимовыгодной интеграции. В дворцы — в той же аналогии — там, где сходится центральная нервная управляющая система. Напомним в этой связи, что возможно схожую роль играет ядро атома или ядро живой клетки — так сказать, "мозговой центр". И у каждой монады своё выверенное Ин, определяющее и контролирующее монадную сущность.
Пусть от сказанного веет метафизикой, идеализмом, неовитализмом, телеологией и даже фидеизмом — но ведь так оно и есть — в действительности, и пускай мне представят иные версии — почему всё так устроено — кроме тавтологического "по законам природы". И то, что мир — не бессмысленный хаос, а живёт упорядоченно и непрерывно как-то развиваясь, заставляет задуматься: почему и каким образом? И то, что мы к настоящему времени узнали о зарождении элементарных частиц и атомов, формировании звёзд и галактик, появлении жизни на Земле, эволюции её, истории человечества, развитии науки и искусства хотя бы в последние века, неопровержимо доказывает, что все это — ой как непросто...
И то, что вслед за домами, в которых люди могли более или менее удобно жить, по крайней мере лучше, чем в пещеpax; там, где эти дома собирались в города, начали люди возводить дворцы и храмы,— подтверждает всеобщее стремление к тому, что содержит в себе более высокое Ин, духовность, если угодно, не обязательно в религиозном смысле. Каждый дворец не похож на другой, несмотря на какие-то общие принципы построения, но главное — это поразительная гармония. Кажется Гёте сказал, что архитектура — застывшая музыка; так вот подобно тому, что в симфониях великих композиторов нет ни одной ноты, которую можно было бы изменить, не нарушая полную гармонию, и в идеальном дворце каждая деталь фасада или интерьера не может быть иной, ибо все они подчинены единой идее, единому Ин.
Нe знаю, насколько удачно сравнение, но в какую-то эру бытия нашей планеты на ней начали рождаться "живые дворцы" — виды растений и животных, и в каждом "дворце" всё было не случайно, а подчинено общей "душе", как в крохотном "домике" углеродного атома, и отсюда происходили все свойства и особенности — но уже не "домика", а "дворца", допустим, земляничного: и трилистник, и рост, и примерное количество белых цветочков и красных ягод у одного растения, и растянутый период созревания опять-таки порой даже на одной веточке, и величина вкрапленных в ягоду зёрнышек, и неподражаемый аромат...
И по тому же закону жизни через месяц все растения в наших краях начнут пробуждаться, начиная новый цикл возрождения, начало которого теряется во мраке веков, а конца, слава богу, не видать...
Живые изотопы
В обстоятельной и содержательной книге "Химия жизни" заключительная глава "Как могли возникнуть детали биохимических машин" неспроста иллюстрируется портретом академика Опарина и приводятся реакции, приводящие к образованию указанных "биодеталей" живого, причём подчёркивается, что реакции эти в соответствующих условиях не так уж маловероятны. Отсюда, вроде бы, следует далеко идущий вывод: уж коль скоро "детали жизни" были навалом в первичном океане, словно радиодетали в солидной мастерской, то, как говорится, сам Бог велел им пробовать объединяться в живые организмы. Сам Бог — так говорится, — но для нас — не Он же...
Однако, в конце концов, разве разрозненные "детали" атомов — элементарные частицы за миллиарды лет до того, да и тогда же, и сейчас в звёздах — не собираются сами собой в различные атомы — от водородного до каких-то там трансурановых — и такое, вероятно, случается... Ну, у атомов это тоже происходит не с бухты барахты и, пусть эта мысль поначалу предстанет совершенно дикой — но, может, и атомы прошли какой-то путь эволюции с неизбежными отклонениями в нестабильные изотопы, пока не "научились" объединять элементарные частицы в "вечные" монады, да и то атомы в периодической таблице, что за свинцом — пока? — так и не научились...
Как бы то ни было, мы имеем водород таким, каков он есть, и кислород, и углерод, и железо, и ртуть, и уран, — и если свойства каждого из них как-то сопряжены с микроструктурой атомов, то надо отдать должное — не столь уж сложная, по современным моделям, из сравнительно небольшого набора элементарных частиц, — но в каждом из десятков разновидностей обнаруживает "выход" на весьма своеобразные, многообещающие свойства и, можно оказать, характеры. Атомные дворцы, микродворцы — во всей вселенной идентичны, хотя к этому термину я бы поостерёгся добавлять категоричное "абсолютно" — сходства и различия — возможные — у таких микро-близнецов — пока недоступны для нашего анализа.
Периодическая таблица элементов Менделеева появилась на свет на век с лишним позже предложенной Линнеем классификации видов растений и животных. Это был несомненно научный подвиг, достаточно сказать, что Карл Линней лично открыл и описал около полутора тысяч новых видов растений и животных. Правда, при сведении некоторых видов в общие группы не обошлось без ошибок или накладок из-за того, что порой чисто внешние признаки представлялись Линнею свидетельствами родства. Например, по сходству строения клюва к одному отряду относились по Линнею: страус, казуар, павлин и курица. Полушутя — так можно устанавливать и этническую родственность людей, скажем, по форме носов, хотя у расистов подобные штуки бывают в ходу. К радикальным просчётам мировоззрения Линнея, между прочим, автора и свода лекарственных растений и книги "Философия ботаники", относят его декларируемое убеждение в неизменности видов живого с момента их появления, что подверглось решительному пересмотру после появления работ Дарвина. Но по диалектическому закону отрицания отрицания замечу, что в определённом смысле Линней был прав — потому, что не встречал промежуточных форм, так сказать, межвидовых.
Нет, в эволюционном развитии живого на Земле смешно сомневаться, однако, по-моему, всё дело в том, что в этом процессе эволюции происходили своего рода революции, когда при благоприятных обстоятельствах восхождение нового вида по ступеням эволюции происходило сравнительно быстро, всего за считанное число поколений, а не шаг за шагом — удлинялась шея жирафы, укрупнялись лошади, ягоды земляники делались всё красней и ароматней, у змеи набирали силу ядовитые железы и хамелеоны учились менять окраску тела... Мне кажется, палеонтология подтверждает эти предположения о многоступенчатом переходе от одного вида к другому, более свободному в своих действиях — по нашей монадологии.
Химия и физика нового времени объясняют, чем обусловлено сходство, или различие свойств определённых групп элементов —тут уже классификация безупречная — в зависимости от их структур. Заметим попутно, что химические свойства изотопов одного элемента почти неотличимы, оттого и отделение изотопов так сложно технически. И различаются изотопы, в основном, по продолжительности полураспада — нестабильных, различной для разных изотопов и одного элемента. И в эти процессы вмешательство учёного со всем арсеналом воздействия и на микромир пока неосуществимо. А линнеевский подход к миру живого был сходен с представлением верующего иудея или христианина: так задумал Творец всего сущего, так и получилось, благо человеку дан разум, дабы кое-что улучшить себе на пользу. И выращивать пшеницу поурожайнее, и виноград — не чета дикорастущие сортам, и овец — пошерстистей — даже мериносов, и собак — таких смышленых и преданных хозяину. Но ведь и в дикой природе наблюдаются разновидности особей даже одного вида — в разных регионах, или — бывает — отличия настолько явственны, что ботаники или зоологи относят их к различным видам. В какой-то мере это "живые изотопы", хотя жизнестойкость тут выступает единым критерием, и ущербные в этом смысле "изотопы" — мутанты как гаранты жизни в грядущих поколениях — как пpaвило несостоятельны хотя чернобыльская зона вроде бы отчасти опровергает это положение...
Сотни тысяч видов растений и животных, сформировавшись в незапамятные времена, выжили, правда, к великому прискорбию, воцарившийся на Земле не так уж давно наш брат успел создать для некоторых невыносимые условия — вплоть до исчезновения даже из "Красной книги", но сделать то же для крыс и тараканов не смог при всём желании. А вообще — почему бы не поговорить о том, как зарождаются именно такие живые монады.
"... Как птица для полёта..."
"Человек создан для счастья, как птица для полёта" — эта "крылатая" фраза частенько звучала в годы советской власти и приписывалась "буревестнику революции" Максиму Горькому. Предполагалось, что это самое счастье можно обрести только в СССР, а угнетенные пролетарии за рубежом обречены оставаться несчастливыми. А впервые эти яркие слова вырываются у безногого героя одного из рассказов Владимира Короленко… Что ж — серьёзный разговор о счастье — вообще и в частности, — тема особая и необъятная, и не совсем в отрыве от этой книги.
А вспомнилась эта фраза о счастье потому, что вторая её часть — о птице "созданной для полёта" представляется как бы аксиомой. Но задумаемся над тем — каким образом — "создана". Можно, скажем, принять версию, что птица, вернее все птицы на свете были "созданы" в один из библейских "дней творенья" и на этом поставить точку. Но и Ламарк, как бы противореча своему основному тезису об изначальной неизменности видов, допускал нечто вроде естественной селекции. Хрестоматийным сделался его пример с жирафой — дескать поначалу у них могли быть шеи покороче, но порываясь достать листья или плоды с верхних этажей высоких деревьев, они поневоле вытягивали шеи, насколько возможно и уже предстали перед взорами людей такими длинношеими. Можно продолжить ламаркистскую притчу: в порывах перебраться с одного дерева на другое какая-то настырная зверушка махала, махала лапками и домахалась до того, что лапки образовали крылышки, а там — летите, голуби, летите!..
Но на этом "потому" преграда: а наследуются ли вообще приобретенные признаки, та же, допустим, длинношеесть? В своё время, чтобы доказать обратное некий ретивый учёный начал рубить хвосты крысам — поколению за поколением, а всё никак не рождались такие, как мы, вид гомо, в отличие от обезьян. Эксперимент явно некорректный — ну на кой чёрт крысам рождаться бесхвостыми. С другой стороны — что касается крыс, то их "естественная селекция" или психическая эволюция налицо. Сам видел, как одна крыса тащила в нору свою товарку, крепко обхватившую лапами куриное яйцо — в одиночку с такой задачей она бы не справилась. Сколько веков обитают на Земле крысы, но в каменном веке наши предки вряд ли заводили курятники, и, тем более, собирали куриные яйца в корзины. И так же из поколения в следующее крысиное поколение совершенствовалась система хранения подпольных запасов пищи, способность по запаху различать смертельные яды. Более того, некоторые эксперименты с обучением крыс всё более оптимальных выходов из лабиринтов похоже могут передаваться по наследству. И, забегая вперёд — можем ли мы представить человека бронзового века, умеющего в уме множить многозначные числа, как некоторые наши современники, и попутно поинтересоваться: откуда берётся такое, как и способности рисовать, сочинять музыку, создавать модели явлений природы?..
Несколько утрируя и эволюционную теорию Дарвина, можно тоже представить дело так: какие-то бескрылые от страха или с голодухи делали отчаянные усилия держаться в воздушном океане, удавалось это далеко не всем, но которые выжили, обзавелись подобием крыльев, и там уже эти крылья надёжно служили наиболее сильным и, так сказать, крылатым. Ни эти версии, ни даже сохранившийся скелет праптицы — археоптерикса — не просветляют весьма туманную картину воспарения самых различных птиц, а до них — множества видов летающих насекомых. И, наверное, нe оттого, что это было в незапамятные времена и, как говорится, быльем поросло. Думаю, если бы экспедиции учёных удалось на машине времени отправиться в кратковременную командировку — в мезозойскую или другую эру, до ясности в этом вопросе вое равно было бы далеко. Разве что повезло бы наблюдать, как сравнительно быстро — по вековым меркам — рождаются невиданные до этого стрекозы или орлы.
Впрочем, если бы учёные таким же фантастическим образом очутились в микромире, где их взору представились бы моменты образования атома или молекулы воды — как говаривали встарь "темна вода в облацах" — нечто полубесформенное превращается в какое-то новое нечто, оставаясь, по классическому философскому выражению "вещью в себе".
Осознание любого явления происходит по известной схеме; было так-то — стало так-то, и — какова причина происшедшего и каков механизм изменения состояния данного объекта, монады. Малыш, услышав и посмотрев воплощенные в мультфильме прелестные сказки Киплинга, может удовлетвориться версией происхождения хобота слона, панциря броненосца или появления кошки в нашем доме. Став постарше, школьник узнает, что на Земле происходила эволюция живого — так появлялись различные виды животных и растений. Старшеклассница на уроке астрономии усвоит происхождение лунных фаз, а на уроке биологии поймет значение менструального цикла, но кто объяснит, каким образом одно подстроилось под другое, и почему; тем более — отчего в полнолуние у многих возникает неясная тревога в душе, а лунатики могут спокойно прогуливаться чуть ли не с закрытыми глазами по краю высокой крыши...
В полёт…
Не знаю, удастся ли мне поставить точки над і — определить соотношение созревшего замысла "архитектора" живого и — воплощения его замысла, добавим, при полном обеспечении "стройки" подходящими деталями и узлами. Поскольку мы заговорили о крылатых созданиях природы, не будет ли уместно вспомнить, как буквально на глазах наших дедушек и отцов, в крайнем случае — для более молодых — прадедушек — воздушный океан покоряли рукотворные создания — самолёты, дирижабли, вертолёты, наконец, космические корабли. Тут параллельно шло развитие технической мысли — от примитивных чертежей до компьютерных расчётов, поиски наилучших материалов — от фанерных конструкций до новейших композитов, совершенствование двигателей, оптимизация системы управления. И нынче сотни разновидностей летательных аппаратов все время летают над нами.
Нынче так обыденно: взять билет хоть в Америку, или заметить в небе ночные мигающие огоньки, или на телеэкране просмотреть репортаж из космоса; может быть, историки будущего времени отметят и эту необыкновенную страничку из поэмы научно-технического прогресса — с конца XIX — через весь XX век, необыкновенную, в частности, по быстроте воплощения того, что ещё вчера казалось почти беспочвенной фантастикой. Сохраняющаяся масса литературы, фото и кинодокументов позволят грядущим телевизионщикам смонтировать выразительный фильм о том, как человек поднялся в воздух, и что он успел всего за один век, пусть несколько больше, чем век, прихватив ещё и часть того, когда и космические полёты сделаются совсем будничными, даже в невероятную даль...
И какой-то юный озорник, шутки ради или, чтобы вобрать в голову и эту информацию, ускорит вдесятеро или в сто раз этот, возможно, чересчур подробный показ-рассказ; и не успеешь оглянуться, как, скажем, те же братья Райт, заставив всю науку и технику вкупе с удачей работать на себя, ещё при жизни на суперлайнерах начнут облетать столицы разных стран, купаясь в лучах славы. Чего проще: задумали создать самолёт, семейство самолётов для различных надобностей, поручили компьютеру пятого или шестого поколения всё это осуществить в виртуальном варианте, и тот быстро всё просчитал и вычислил: оптимальные габариты и конструкцию для каждого класса машин, необходимые материалы, которые при надобности можно синтезировать, порядок формирования летающих машин, включая наращивание и подгонку узлов и деталей в процессе монтажа, сборки. Попутно и наилучшую информационную систему, обеспечивающую взаимодействие всех элементов самолёта, что, как мы знаем, существует реально в современных воздушных лайнерах или космических кораблях.
А как же природа — действовала по Опарину или отчасти по исключительному принципу "борьбы за существование", и таким образом случайно получилось — полетела первая птичка, и потомство её уже запросто летало по-разному? А — если не получалось — что ж, начинай всё сначала, пока не выйдет? Или — был некий изначальный "заказ" на бабочку, верней, десятки, их разновидностей, и всевозможных птиц — от малюток колибри до могучих коршунов?
На что похоже облако
Гамлет фантазировал, а угодливые царедворцы поспешно соглашались: это облако похоже на верблюда, а то — на слона... Где-то в печати промелькнуло, что какой-то ультраэкстрасенс как бы "заказывал" форму облаков... Но, убеждён: в соответствующих земных условиях, как говорят, и не только в Одессе, — таки да — поступал "заказ", в частности на обеспечение определённых живых существ приспособлениями для полёта — с сопутствующей реконструкцией всего организма, — у природы с этим, по современному сленгу, не должно возникать проблем. Наберёмся терпения, следуя логике и внимая аргументам "сторон" — от крайне опаринской до крайне телеологической, попробуем подтвердить тезис о замечательных возможностях природы — и в области "происхождения видов". Так откуда же мог поступить "заказ" на все сотни тысяч видов растений и животных, доныне, к счастью, и не дай Бог — пока — продолжают населять нашу планету? Видимо, оттуда же, откуда "штампуется" ограниченный или весьма ограниченный ассортимент элементарных частиц, сотни — если считать всё изотопы элементов, и неисчислимое множество их сочетаний.
Мне нелегко поверить тому, что кто-то по своей воле может хотя бы рассеять небольшое облачко в небе, несмотря на уверения очевидцев такого эксперимента. Однако не берусь категорически отрицать подобную возможность, и даже отдельно попробую обосновать принципиальную возможность такого воздействия — бесконтактного — человека на материальные объекты. Куда проще было древним с их наивной верой в то, что всё на свете, в том числе и живое появилось на Земле по воле богов, так же, как сама богиня Афина в полном облачении вышла из головы Зевса. А что мы можем принять за основу наших представлений о возникновении и становлении монад?
Реализация возможностей, когда открывается свобода выбора — вот, думается, ключ к пониманию того, что происходило и происходит в мире — в том числе в мире живого. Возможность подняться на высшую ступеньку! С бульшим Ин потенциалом, бульшей свободой, и соответственно бульшими возможностями. Свободой — шаг за шагом завоевывать пространство и время, то есть располагаться в пространстве и времени таким образом, чтобы обеспечить монаде максимальную стабильность. Так же, как углеродный атом или алмаз "знали" — какая структура и динамика внутренних сил гарантирует им совместимость и, более того, — как и в других монадах, — взаимозависимость всех составляющих живой организм, и, следовательно, ту же максимально возможную в данных условиях стабильность — уже не монады — отдельной особи, но — вида.
И, так же, как в одном случае получался атом углерода, а в несколько иных условиях элементарные частицы быстро и безошибочно собирались в атом железа или золота, из "зародыша", достаточно организованной монады под влиянием всех факторов данной экологической ниши на протяжении не столь уж многих поколений формировалась новая определённая монада, новый вид растения или животного, в котором всё определялось монадной Ин. И — ещё раз — так же, как свойства даже атомов, скажем, цвет меди или магнитные качества железа, мягкость свинца, или — натрия вместе с хлором строить кристаллы поваренной соли, и так далее — так же, как эти свойства никак не служат стабильности, жизнестойкости монады атома, и многое в монадах-видах флоры и фауны таково только потому, что это выражение Ин данной монады.
Может быть, тут желательны пояснения и примеры. Кстати, подозреваю, что в такой вызревшей монаде — Ин — природой воплощается в том совершенстве "внутреннего и внешнего", которое интуитивно воспринимается нами как идеальное и в эстетическом плане. И, если какой-нибудь репейник или крокодил не вызывают у нас восхищения, то по той же причине, по которой, скажем, особенно женщинам представляются отвратительными змеи или нам тараканы, хотя — чем они и внешне хуже божьих коровок. Но в "дни творенья" у нас советов не спрашивали: и нежные очертания и запах розы, трели соловья или грация кошки — не могли также не появиться при их воплощении, как и крокодильи зубы или "слезы", и тараканья шестиногость. Так и только так — с вариациями...
Лиса и виноград
С детства, начиная с известной басни Крылова, это сочетание вызывало у меня недоумение: с чего это плотоядная лиса вдруг соблазнилась высоко взметнувшейся виноградной гроздью? Может быть, такое басенное пристрастие лисицы к винограду идёт от строк "Песни песней": " Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвете"? То есть, когда виноградники в цвету, лисы со своим потомством играючи, копают норы, рвут корни и ветви. Впрочем, вычитал недавно, что в Израиле доныне водятся лисы, и пристрастие их к виноградникам или винограду наносит ущерб посадкам и урожаю…
Когда люди начали обживать Землю — и лисы, и виноград по-разному входили в их жизнь. Не будучи стадным животным, как волк или шакал, лиса не проявила склонности к одомашниванию, хотя подозревается, что в некоторых породах собак есть что-то лисье. Правда, и кошки не собираются в стаи, но её пребывание в доме человека при условии, что она может "гулять сама по себе'' устраивало обе стороны. Хотя лиса порой и досаждала хозяевам курятников, перевешивает, пожалуй, то, что получили от неё люди — не только нарядный мех, но и — как персонаж фольклора у многих народов, где на первом месте её необыкновенная хитрость, что зоологами почти категорически опровергается.
Человек вторгался в леса; и от страха, как писал Николай Некрасов "в тёмную нору забилась лисица", а куда потом девалось её потомство? Завезя лису в Австралию, люди позволили одному из шести её видов освоить и этот континент, и дай Бог, чтобы в будущем этим симпатичным зверькам не пришлось довольствоваться объедками с нашего стола, как в повести Чингиза Айтматова "И дольше века длится день..." А вот виноградникам повезло куда больше, отчасти потому, что благодаря ему, вину, человек мог забыться, уйти от непонятного ужаса бытия и небытия, очистить радость жизни от налёта тягостных будничных забот и горестей... А какие изумительные сорта винограда — и столового, и для разных марочных вин: в Шампани и в Бургундии, на Дону и в Крыму, а Андалузии и в Узбекистане, причём каждый сорт по-своему хорош...
Утверждение человека на просторах планеты внесло свои коррективы в судьбы упомянутых созданий природы: винограда, лисы, собаки, кошки. Что касается лисы, то популяции её повсеместно пошли на убыль, разведение чернобурок на зверофермах — не в счёт. Зато сколько сортов винограда со времен легендарного Ноя, и разнообразных пород собак и кошек. Природе, правда, удалось породить животное — вроде бы из кошачьих, но в котором несомненно есть и нечто собачье — гепарда. Может быть, и генная инженерия когда-нибудь сумеет повторить нечто подобное — не монстра, разумеется...
Что побуждало людей заниматься селекцией, и небезуспешно — в определённых рамках, преимущественно данного вида —понятно, но какой всё-таки "заказ" выполняла природа, снабжая, скажем, крыльями всевозможных насекомых и разнообразных птиц и даже летучих мышей? Действовало то, исключительно то, что именуется борьбой за выживание? Нет, нет, и нет! А почему "нет" — мне и, робко надеюсь, читателю поможет представление монадологии, отражающей сущность миропорядка и движущих сил мироздания.
На лестнице эволюции
Образ лестницы — полуреальной-полуфантастической — из реальности и снов — уже рисовался в этой книге. Теперь условная лестница предстанет по-другому, для некоторой наглядности, как в квантовой физике орбиты атома, на которые перескакивают электроны, получающие дополнительную энергию. Иерархическая лестница монад, в которой монады выступают скорее как информационные сущности объектов при их безусловно реальном воплощении, хотя это "реальное" не всегда приобретает сугубо материальное воплощение.
Лестница эта — каких не встретишь в натуре, разве как причудливый декоративный элемент какого-то дворца. Она расширяется по мере возвышения — снизу вверх. Вход на самую нижнюю, самую узкую, самую таинственную ступеньку — из небытия или из вакуума, где бесконечно-малые монады — неведомо почему и как — превращаются в то уловимое, что наука сегодня называет элементарными частицами. Вот они, определяемые всего несколькими, немногими показателями — масса, заряд, спин — выстроились на следующей ступеньке, хотя, возможно, между этой ступенькой и начальной располагается ещё одна; где представлены гипотетические кварки, из которых комбинируются те, более сложные частицы, что занимают плацдарм элементарных частиц.
Могут ли эти частицы рвануться на штурм высоты — следующей ступени, так, чтобы закрепиться на ней — но уже объединившись в атомы? Ступень, на которой располагаются атомы, представляющие различные элементы, в XXI веке — как сценическая площадка, вполне открытая для зрителей, хотя некоторые закулисные тайны доныне держатся. А на заре существования нашей планеты, когда на ней не было и намёка на ступени, возвышающиеся над атомной авансценой… И, как в нынешних спектрах звёзд, толпились водород и гелий, на втором плане высвечивались, обозначались своими цветными спектральными линиями — то кислород, то железо, то какой-нибудь молибден, и можно было — только некому — лишь смутно догадываться, как проявится это закулисное на те захватывающие представления, что разыграются на поверхности Земли. А тогда ещё углерод оставался в тени, но, так же, как веками атом ждал благоприятного момента для своего рождения, тихо ждал своего часа, когда великий режиссер сумеет показать, на что он способен! Он — углерод, или он, пусть Он — Режиссер?..
Не без того: кроме тех мест вселенной, где сосредоточенная громадная энергия заставляет и атомы дрожать за свою участь как бы не обратиться снова в какую-то плазму; тут уж не до объединений, но — весьма вероятно — попутно возникали и зоны, в которых вещество могло охладиться — допустим, на планетах, подобных находящимся в солнечной системе. Тут возникали, могли возникнуть молекулы кислорода или озона, золотые самородки и алмазы, кристаллики поваренной соли, и, возможно, капельки воды. Пропуск на следующий этаж или на следующую ступеньку можно было заполучить исключительно "законным" путём, то есть строго следуя предустановленным законам физики и химии, и законопослушные атомы ни в коем случае не упускали возможность воспользоваться этим своим правом — по закону образовать — пусть небольшую, но такую компанию, которая обладает чем-то сверх того, чем располагали её субъекты.
Ступень, на которой представлены всевозможные сочетания атомов, должна быть более, чем просторной, и представлять её по образцу обычных лестничных ступеней — над "атомной" как-то несподручно. Но так уж повелось исстари, наверное, ещё с той поры, когда могучие божества считались небожителями, что почти любая иерархия идёт по восходящей, и на самой вершине находится Всевышний, а, может, это обусловлено положением головы у человека, а, если от такого предположения или представления отвлечься, то нашу монадную лестницу можно изобразить и опрокинутой, ведущей куда-то в подземный дворец, и, как бывает у подобных лестниц, ступени расширяются по нисходящей. Ведь равно можно говорить и о высотах, и о глубинах духовного, возрастающего в монадах по мере их перехода от одной ступени к другой.
Так что же мы видим на всеобщей, той, где представлены все соединения атомов — ступени — потолкавшись в качестве репортёра, проникшего чудом в страну микромира, населенную молекулами? Огромное количество "близнецов", и сразу не уловишь какого-либо различия между молекулами с совершенно одинаковыми "анкетными данными". И как тут не воскликнуть: "Ба! Знакомые всё лица!" Но, наряду с этим попадаются молекулы с "лица не общим выраженьем", в частности, белковые, у которых поползновение скакнуть на следующую ступеньку — повыше, или, по-другому, поглубже.
Перепрыгнуть через себя
Уникальная ли во вселенной ступень, на которой оказались "атомы живого" — живые клетки? Было, есть ли, будет ли в нашей или других галактиках нечто подобное — об этом мы можем лишь строить догадки. Если принять за основу, что исходным материалом или исходными монадами могут быть только атомы известных нам элементов, то отсюда отнюдь не обязательно следует, что "атомы живого" или в более общем плане — монады высшего порядка строятся исключительно на белковых молекулах, на РНК-подобных. Скажем, из доказанного существования кремний-органических соединений некоторые фантасты уже высказывали предположение о возможности такой основы живого, и нельзя отбрасывать и подобное воплощение.
Но обратим внимание ещё раз на то, что до этой ступени, и включая её — не было ступеней, так сказать "промежуточных", и соответственно находящихся на них объектов, монад "половинчатых", то есть атомов — то ли хрома, то ли брома, полулития-полутрития, так же и молекул, в которых число атомов было бы дробным, или структура неопределённой, — ведь если и в том или другом варианте — то и варианты эти определённы. То же самое можно сказать и о свойствах любого атома или молекулы, вытекающих из сущности данного объекта, монады.
Нe нахожу причин, по которым этот основополагающий принцип рождения и существования монад нарушался бы при переходах на высшие ступени иерархической лестницы, о которой говорилось ранее, и очень хотел бы, чтобы приводимые мною примеры, доказательства были достаточно убедительными, а если нет, то хотя бы узнать действительно серьёзные возражения.
Представляется мне, что главной движущей силой эволюции живого, как и неживого была не "невозможность" — нормального существования вида в меняющихся условиях, а как раз "возможность" образования нового, более свободного, в первую очередь, то есть с большим информационным потенциалом, совершенной по совместимости и сложности составляющих системы. Итак, прежде всего, в монаде должны быть заложены предпосылки того, чтобы она рванула на следующую, высшую ступень. Именно рванула, а не переползла — на протяжении многих поколений наращивая, скажем, крылья.
В последнее время, особенно в политике, нередко употребляется словосочетание "шаг в правильном направлении"; согласно теории естественного отбора, живое существо в результате небольших отклонений от предыдущего генотипа может сделать в своей физиологии или образе жизни локальный "шаг в нужном направлении" — к большей гарантии выживания, и совокупность таких шагов ведёт, в конечном счёте, к возникновению нового вида живого существа. Продолжим-ка наши прогулки в лесу, благо не за горами весна (уже не конца прошлого века, а 2002 года), и вот-вот лес пробудится от зимней спячки, хотя и в этом сне шла своя жизнь, не останавливаясь, лишь замирая...
И появятся кустики земляники — такой же, как миллионы лет назад: с непременным трилистником, белыми цветами и ягодами, созревающими с начала июня — до чуть ли не конца июля. Но, спрашивается, в момент первого появления на Земле — могла ли та же земляника быть иной? Не с трилистником, с другими цветами, плодами, сроками созревания? Прежде, чем отвечать на этот вопрос, хочу припомнить, как в 1941 году, оказавшись во время войны в эвакуации на Урале, я пошёл со старожилом в лес, на несколько километров от Челябинска, может быть, туда, где нынче мёртвая радиационная зона похлеще чернобыльской. И меня поразили, во-первых — уже заметил ранее — тёмные лесные озёра в каменном обрамлении, а, во-вторых, зелёная, исключительно зеленая, но спелая местная земляника, покрупней и, пожалуй, слаще той, которую я находил в Подмосковье или под Киевом, с особым ароматом, как выяснилась впоследствии, один из нескольких десятков видов земляники, произрастающей во всём мире. На страницах даже этой книги мы встречались с подобным, когда говорилось о видах шелкопряда, сортах хлопка, лисах и кукушках, кошках и собаках. Как это укладывается в рамки монадологии —утверждение об определённости рождающихся монадных "дворцов" и — их многовариантность чуть ли не во всех проявлениях в живой природе? Не кроется ли тут противоречие, ставящее под сомнение основательность этого аспекта предлагаемой монадологической системы?
Гибриды
В ХVII веке в Голландию завезли два вида земляники с американского континента, которые при естественном скрещивании неожиданно дали потомство в образе гораздо более крупных ягод, именуемых по-научному — садовой земляникой, а в обиходе —клубникой. Сегодня в мире насчитывается свыше двух тысяч её сортов. И ранняя, и поздняя, и покрупнее, и помельче, и — даже форма ягод неодинакова. Но — ни один из этих сортов, увы, не сохранил неподражаемый аромат и отчасти вкус земляники лесной. Так же и грейпфрут, выиграв против своих "родителей" — апельсина и лимона — в живом весе, приобрёл горьковатый вкус — и тут ничего не попишешь...
Что можно сказать по этому поводу, придерживаясь схем монадологии? Движение монад происходит не только "по вертикали" — на той или другой "лестничной площадке". При этом доминирует тот же принцип совместимости монад, то есть, скажем, при гибридизации — тех составляющих, которые образуют монаду высшего порядка, переходящих из монад того же уровня. Но такие "живые изотопы" по-своему могут быть нестабильными. Скажем, лошак, именуемый чаще ишаком, или мул — животные, у которых один из родителей — лошадь, а другой — осел — бесплодны — происходит распад жизненной цепи.
Как же вышеизложенное согласуется с нашей монадологией? А вот как: при становлении монады всё завершается на этапе, когда эта монада достигает при достаточной совместимости всех её составляющих, в частности, в динамичном их бытии, необходимой стабильности. И, достигнув этого, уже не нуждается в дальнейшей реализации своей потенциальной свободы, возможности достичь высшей ступени — зачем? Правда, тут очень тонкий момент: переход на высшую ступень по какому-то побудительному импульсу осуществляется? Вынужденный ли он — когда монаде деваться некуда, ежели хочет выжить, или же — реализация того избыточного потенциала свободы, возможности рывка вверх, которые и являются движущей пружиной эволюции?
Так или иначе, но огромное число самых разнообразных монад все же останавливается на этапе достижения стабильности, — в специфической "эстафетно-временной" форме для живых существ, — довольствуется достижением состояния стабильной монады, в диапазоне данных или заданных природой условий. Атом углерода или алмаз, молекула воды или снежинка. Луна или амёбы, земляника или муравей, вернее, муравейник — тому примеры. Причём, если принять, что атомы углерода — не изотопы, или аналогично — молекулы воды абсолютно идентичны друг другу, хотя, повторю, это ещё бабушка надвое и сказала, то — различия между каплями росы, снежинками, алмазами — по размерам, "чистоте", окраске и даже строению; а, тем более, между одноклеточными существами, кустиками земляники в лесах Украины и Сибири, видами муравьев — различия эти неоспоримы и вместе с тем вполне определенны, то есть специалист точно перечислит — в чём в каждом случае сходство и в чём различие между родственными монадами...
Но каждая из этих монад самодовлеюща, то есть, сверх соответствия есть ещё и динамичное взаимодействие в пространстве и во времени — составляющих эту монаду, что обеспечивает её стабильность как необходимое и достаточное. Это подтверждается тем, что в природе даже близкие друг к другу виды живых существ не часто спариваются так, что совершенно размываются отличия одного от другого. Особенно хорошо это просматривается на многочисленных примерах селекционной деятельности человека за сравнительно короткий в истории эволюции живых существ период — считанные тысячелетия. Некоторые примеры попутно приводились в предыдущих главах, и в самом деле — подумать только, сколько за эти века выведено сортов садовой земляники — клубники, и яблок, тюльпанов и хлопчатника, шелкопрядов тутовых и домашних пчёл, — тут уже не сортов а видов или подвидов — пород голубей и овец, лошадей и собак...
Всё это монады, по Ин-иерархии находящиеся как бы на одной ступени, то есть на одной — представители флоры определённого уровня, повыше, как мы говорили — низшие виды фауны и так далее, всё же на каждой из этих ступеней представлены родственные группы с определёнными чертами, весьма устойчивые от поколения к поколению. Ещё раз забредём на выставку собак разных пород, где чистота породы не должна вызывать сомнения, и не обязательно кинолог, собачник, но любой гражданин, симпатизирующий этим "друзьям человека", без особого труда определит многие собачьи породы по их представителям. Куда сложнее порой угадать родословную дворняжки, так же, впрочем, как — кто по национальности прохожий на улицах Москвы или Парижа, Киева или Нью-Йорка.
Генотип и фенотип
Эти термины в научном обиходе относятся к представителям рода человеческого, а к собачьему племени могут быть применены разве что условно. Вряд ли кто возьмётся воспитывать таксу так, чтобы она стерегла стадо овец от волков, или пуделя — выслеживать зайцев. У каждой породы собак характер, физические данные и склонности сочетаются наиболее удачным образом — по всеобщему признаку построения монад. От атомов до звёзд и галактик, от белковых молекул до каждого из нас каждую монаду можно рассматривать, классифицировать, как это делает наука, и "гибриды" располагаются на определённой ступени, но никак не между ступеньками, будь то атом, молекула, белковый комплекс, одноклеточное, пчела или крокодил. И, если вспомнить фантастические существа в книге Веркора "Люди или животные" — и те могут занять своё место на той ступени, где помещались, предположим, исчезнувшие много тысяч лет назад гоминоиды, пралюди...
Пользуясь этой пишущей машинкой уже лет сорок, я, понятно, не ищу каждый раз нужную букву, процесс печатанья сделался, как водится, машинальным. Образовался своего рода условный рефлекс, когда, допустим возникшее в мозгу слово "когда" — пальцы мои как бы сами отстукивают. Если же подобную работу, скажем, по перепечатке текста, выполняет профессиональная машинистка или — сегодня — компьютерная наборщица, то, в общем, не вникает в суть отпечатанного, набранного. С некоторой натяжкой, возможно, это пример того, как условный рефлекс делается безусловным: реакция глаз на слово, написанное или произнесенное, или даже в виде воплощенной в слове мысли — запечатлевается на бумаге или в памяти компьютера.
Физиолог Иван Павлов, как известно, экспериментировал на собаках, вырабатывая у них условные рефлексы. Подобные проявляются и при дрессировке — когда сторожевой пёс злобно рычит при появлении чужого человека, а особо обученные собаки указывают на присутствие наркотиков; чем не фенотип. Кстати элементы обучения или самообучения закрепляются и согласуются с сущностью и поведением любой монады, неживой или живой, что говорит в пользу возможности совершенствования, то есть воплощения своей Ин-структуры. К этому подходят и самообучающиеся компьютерные системы, пока что усложняющие лишь сеть логических связей и вариации программы.
Помнится, на заре компьютерной эпохи во многих изданиях учёные — и из области точных наук, и гуманитарии включились в острую дискуссию по теме или проблеме "может ли машина мыслить?" А ещё: и чувствовать, и переживать, и даже производить себе подобных и так далее, словом, осуществлять то, что, как говорится, "на грани фантастики", а, может, и за этой гранью. Что ж, компьютер — не совсем такая квази монада, сопутствующая, как, например, телевизор, хотя недалеко ушла. И возможности её при совершенствовании обусловлены той степенью свободы действий, которой удастся достигнуть.
Мы уверены, мы так считаем, — что формирование атомов, молекул, кристаллов происходит однозначно — по неизменным и детерминированным законам природы, и такие законы —"безусловные рефлексы" закладываются в миг "творенья", хотя, почему бы не допустить, что поначалу этот "рефлекс" проявлялся как "условный", как один из вариантов достижения данной монадой стабильности, а затем уже, по мере становления сигмонады — вселенной — сделался универсальным.
И Бoг тогда, по ветхозаветному выражению, "увидел, что хорошо". И в последующем монады более высоких уровней рождаются, пусть по законам природы, но — по главному монадному закону — исходя из возможности в данных обстоятельствах — реализация потенциальной свободы, заложенной в Ин, грубо говоря, информационном поле или, если угодно, в душе, складывающейся в каждой монаде.
Но, достигнув своего уровня, монада, будь то, опять-таки атом, кристалл, муравейник — удовлетворяются полученной стабильностью, по-видимому, поскольку потенциал свободы внутренней исчерпан и может быть переведен из Ин в нечто материально-структурное, как материя в энергию или наоборот — лишь при совместимости с другими монадами, такой совместимости, в результате которой осуществима, заметим, нечастая возможность, счастливая возможность — прыжка на высшую ступень.
Где она, эта монада?
Уж так устроен мир — тут можно добавить и прилагательное "Божий", и эпитет "удивительный", — что, казалось бы, как каждой монаде ориентироваться в невероятном переплетении, смешении, хаосе, неразберихе всего сущего — а и в любой момент и при любых обстоятельствах, покоряясь судьбе или следуя собственной воле. Но она действует чётко и определённо, то есть, вернее, под действием всех внешних и внутренних условий остаётся сама собой или переходит в иное, но только своё монадное качество, а какое — уж как повезёт...
Но не зафилософствовался ли я, манипулируя мысленно с некоей неопределённой монадой, может быть, в отличие от Аристотеля или Лейбница, вкладывая в это понятие более реальное содержание? В самом деле — монада, некий обособленный, индивидуальный и притом вполне воспринимаемый нашими органами чувств объект — не так ли? Но если такое утверждение легко принимается по отношению к, предположим, кукушке в лесу или рыбе в море, то научный работник, допустим, в области физики твёрдого тела или механики, вправе усомниться в указанной способности монады ориентироваться в этом мире, приписываемой чуть ли не каждому атому или звезде — такому же атому в масштабе вселенной, к которым применима разве что известная строка "... иду, куда влечет меня неведомая сила...", впрочем, уже ведомая, известная нам сила, вернее, силы, действующие в небесной или квантовой механике.
Кстати, именно "квантовой", поскольку, как выясняется, всё на свете "квантовано", монадно, если хотите. Но чем сложнее сочетание этих квантов, чем запутаннее и разнообразнее вхождение их во всевозможные монады, тем чаще мы становимся в тупик перед проблемой их классификации и выделения в особую единицу. Даже нашим "меньшим братьям" в этом смысле проще: например, когда у кошки из пяти новорожденных оставляют двух, она этого не замечает — для неё "дети" как бы единая монада, и лишь перетаскивая их от возможной опасности, она не успокоится, пока не перенесет последнего — и тогда, когда он и первый, и последний, или когда подбросят ещё нескольких. И атом кислорода, наверное, привлекая один из близ парящих атомов водорода, не просчитывает, сколько ещё нужно таких же, чтобы образовать "желанную" молекулу воды.
Эволюция мышления человека привела к тому, чтобы с помощью органов чувств он успешнее ориентировался в окружающем мире, выделяя, суммируя, систематизируя по возможности все встречающиеся ему объекты и определяя к ним своё отношение. В этом плане, как уже говорилось ранее, к понятию "монада", мне кажется, человек должен придти лишь преодолев в мозгу какие-то глубоко укоренившиеся стереотипы, так же, как восприняв теорию относительности, не только понимаешь, что на Луне в этот — момент другое время, чем на Земле, и принимаешь это; заодно и то, что время иначе идёт для того, кто или что летит в космосе с субсветовой скоростью. И то, что называют порой парадоксами квантовой механики, и учёные воспринимают умозрительно, но не как ощутимую реальность.
Не так ли призрачна и условна монада, то ли обнимающая обособленный объект, то ли сомнительная в этом плане. Не успеешь полюбоваться монадой-снежинкой, как она уже в сплошном снежном одеяле, покрывающем землю, а, как подтает, и вовсе затеряется в образовавшейся на радость детворе скользанке. И, едва дотронешься до спелой ягодки земляники, как она упадёт на ладонь — а ведь только что вроде бы составляла единую монаду с земляничным кустиком... А — чем дальше в лес, тем больше дров: например. Земля — монада, можно ли так рассматривать всю нашу планету, и насколько эта монада захватывает окружающее пространство — не с Луной ли заодно? Можно ли считать монадой — комнату, стену в ней, костюм или пуговицу на пиджаке, озеро, дорогу, парламент, стадион, на котором в данный момент идёт футбол?.. Так можно дойти до абсурда, и всё-таки, всё-таки...
На пути к истине
Я подозреваю или предполагаю, что "западно-самосский" метод, характер, инструмент познания мира посредством пифагоровых "чисел" и аристотелевой систематики, столь плодотворно срабатывающий при построении многочисленных моделей, отражающих природные закономерности, и тем самым позволяющий людям успешно манипулировать в свою пользу её открытиями и скрытыми богатствами, — сузил, сместил, обеднил в каком-то смысле креном в практическую сторону, в то, что можно втолковать школьнику и студенту — то представление о мире, лучше сказать, понимание всего сущего и его бытия, цельное, глубокое, не отстраненное; и в этом отношении, мне кажется, предложенная монадология ближе к тому сокровенному, к которому двигалась или движется с Востока душа человеческая — к сердцевине той Самосской горы, где таится Истина.
Сказанное соотносится с тем, что говорилось о восприятии монады, как некоего "я". И самое сложное — не отсекая его, а признавая целостность монады-вселенной, вычленить отдельные монады, подобно тому, как взгляд, направленный на определённую область обзора, сосредотачивается на каком-то наиболее важном для него в этот момент объекте, причем, заметим, делает это нередко независимо от исходящей от разума установки, о чём, впрочем, мы ещё поговорим обстоятельнее.
Сам не знаю, насколько я созрел для такого восприятия действительности, но, думается, за прошедшие годы какой-то сдвиг произошёл в моей душе, и, вроде не теряя способности к "числовому" логическому мышлению, в чём-то несомненно выигрываю, ощущая себя в этой жизни по-монадному. Передать это в строгих формулировках так же трудно, чтоб не сказать невозможно, как объяснить рождение и действие на души — поэзии, музыки, или верующему, религиозному человеку растолковывать, как он верит — атеисту по своему складу натуры, такому, например, как я, хотя причастность к монадологии предполагает все же убежденность в изначальной духовности мира.
И духовность эта возрастает по мере восхождения монад именно по этой линии, и если человечество стоит в тех пределах, которые ему, нам известны — на относительно высшей ступени, то эта ступень не только необъятна вширь, но и предполагает как бы ряд подступеней — от полуживотной души до головокружительных высот духа. Да и в любых человеческих отношениях и действиях монадные закономерности более явственно выступают, чем на низших ступенях, и потому я с таким энтузиазмом приступаю к следующей части моего труда.